Книга Проклятое дитя - Оноре де Бальзак

Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28

Мэтр Антуан Бовулуар был отцом, у него имелась дочь, воспитанная почти в тех же условиях, что и сам Этьен, будто ее готовили в жены ему. Так трудно было предвидеть события, которые юношу, предназначавшегося для сана кардинала, сделали вдруг признанным наследником герцога, главой рода д'Эрувилей, что Бовулуар никогда не задумывался над сходством судьбы Этьена и Габриеллы. Мысль эта внезапно пришла лекарю в голову, и ее подсказала ему скорее преданность этим двум юным созданиям, нежели честолюбие. Несмотря на все его искусство акушера, жена Бовулуара умерла в родах, оставив после себя дочь, девочку такого слабого здоровья, что, казалось, мать передала ей зачатки смерти. Бовулуар любил Габриеллу, как любят все старики отцы единственное свое дитя. Его врачебные познания и неустанные заботы искусственно поддерживали жизнь в этой хрупкой девочке, которую он лелеял, как садовод лелеет чужеземный цветок. Она росла вдали от посторонних глаз, в его имении Форкалье, и от бедствий того времени ее защищала всеобщая благожелательность к ее отцу, ибо каждый должен был поставить свечу за лекаря Бовулуара, и к тому же могущество его научных познаний внушало всем нечто вроде почтительного страха. С тех пор как он вступил на службу д'Эрувиля, возросла неприкосновенность, которой он пользовался в провинции: положение приближенного при особе грозного наместника избавило его от преследований врагов; но, поселившись в замке, он благоразумно поостерегся привезти с собой Габриеллу, тепличный цветок, который он тайком растил в Форкалье, владении более примечательном прекрасными землями, чем жилым домом; лекарь рассчитывал, что благодаря этому имению ему удастся устроить судьбу дочери сообразно своим планам. Пообещав старому герцогу потомство от Этьена и взяв с него слово ни в чем ему, Бовулуару, не мешать, он вдруг вспомнил о Габриелле, кроткой девочке, мать которой была позабыта герцогом так же, как позабыл этот деспот своего сына Этьена. Бовулуар дождался его отъезда и лишь тогда принялся осуществлять свои планы, ибо предвидел, что, знай о них герцог, громадные трудности, стоявшие на пути к успеху, стали бы непреодолимыми.

Дом Бовулуара, обращенный фасадом на юг, стоял на склоне одного из холмов, окружающих нормандские долины; с севера его прикрывал густой лес; высокий забор и живые изгороди, окаймленные глубокими рвами, представляли собою неприступную ограду. Сад, разбитый на пологом скате, спускался к реке, орошавшей поемные луга на низменном берегу, а на высоком берегу уступ, укрепленный двумя рядами деревьев, был как бы естественной пристанью. На этом уступе, вдоль излучины реки, извивалась в тени густых ив, буков и дубов скрытая от глаз дорожка, похожая на лесную тропинку. От дома и вплоть до берега шли густые заросли растений, свойственных этим плодородным краям, и прекрасные их массивы, подобные коврам чудесной раскраски, были окаймлены рядами деревьев редких пород; в одном месте нежные тона серебристой ели красиво выделялись на темной зелени ольхи, а в другом — перед купой старых дубов тянулся к небу острой верхушкой стройный пирамидальный тополь; подальше плакучие ивы склоняли свои ветви с бледной листвой меж округлых крон ореховых деревьев. Эта густолиственная древесная кайма позволяла в самые знойные часы дня дойти до реки, не боясь палящих лучей солнца. С фасада, перед которым желтой полосой тянулась посыпанная песком площадка, комнатам давала тень деревянная галерея, окутанная плащом из вьющихся растений, которые в мае месяце закидывали свои цветы до окон второго этажа. Сад был не так уж велик, но казался огромным благодаря умелому расположению рассекавших его аллей, и виды, открывавшиеся из верхней его части, гармонически сочетались с широкими просторами на другом, низменном берегу, который взгляду ничто не мешало обозревать свободно. По безотчетной прихоти мысли Габриелла могла то укрыться в уединенном уголке и не видеть ничего, кроме густой травы да синевы небес меж верхушками деревьев, или же, поднявшись вверх по аллее, любоваться богатой панорамой, следить за оттенками растительности на гряде холмов, от ярко-зеленых на первом плане до нежно-дымчатых на горизонте, сливавшихся с голубым океаном воздуха и с проплывавшими в небе белыми горами облаков.

Габриелла жила, окруженная заботами старухи бабушки и своей кормилицы, и выходила из скромного отцовского дома только в приходскую церковь, колокольня которой виднелась на вершине холма, да и то в церковь ее всегда сопровождали бабушка, кормилица и отцовский слуга. Так достигла она семнадцати лет, пребывая в сладостном неведении жизни, которое девушкам нетрудно было хранить в те времена, когда книги были редкостью и образованные женщины представляли собою явление необычайное. Уклад в доме Бовулуара напоминал монастырский, только свободы было больше, да не было обязательных молитв; Габриелла жила спокойно под надзором благочестивой старушки и под покровительством отца, единственного мужчины, которого она видела. Она росла с колыбели в уединении, и Бовулуар тщательно его оберегал. Такому слабенькому ребенку был необходим покой и тишина. Заботливый уход близких и чистый морской воздух оказывали благотворное действие, и, достигнув юношеского возраста, хрупкая девочка окрепла. Однако столь сведущий врач, как Бовулуар, не мог обманываться, видя, как личико Габриеллы, пленительное перламутровой белизной, то бледнеет, то заливается краской, то все темнеет под влиянием волнующих ее чувств. Долгий опыт говорил ему, что все это — безошибочные признаки телесной слабости и силы души; кроме того, небесная красота Габриеллы заставляла его опасаться посягательств на нее, весьма обычных во времена насилий и мятежей. Словом, у любящего отца было множество оснований усиливать мрак тайны и уединения вокруг своей дочери, крайняя чувствительность которой его пугала: картина буйных страстей, грабежа, вооруженного нападения нанесла бы ей смертельную душевную рану. Хотя и редко случалось, что Габриелла давала повод пожурить ее, но достаточно было одного укоризненного слова, чтобы привести ее в жестокое смятение; она не могла забыть упрека и, затаив обиду в глубине сердца, погружалась в грустную задумчивость, уходила куда-нибудь поплакать и плакала долго. Итак, духовное развитие Габриеллы требовало не меньше забот, чем ее физическое развитие. Старому лекарю пришлось отказаться от волшебных сказок, которые так любят слушать дети, — они слишком волновали впечатлительную девочку. И вот старик, умудренный долгим жизненным опытом, старался развить у своей дочери телесные силы, чтобы ослабить удары, которые наносила им слишком чувствительная душа.

Габриелла была всей его жизнью, беспредельной его любовью, единственной его наследницей, и он не жалел ничего, чтобы достать для нее те вещи, которые могли способствовать желанным ему результатам. Он сознательно отстранял книги, картины, музыку, все произведения искусства, которые будят мысль. При содействии своей матери он старался заинтересовать Габриеллу ручным трудом. Ей полагалось ткать гобелены, шить, плести кружева, выращивать цветы, хлопотать по хозяйству, собирать созревшие ягоды и фрукты в саду, — вот что должно было давать пищу уму этой прелестной девушки; Бовулуар привозил ей красивые прялки, лари искусной работы, богатые ковры, цветную майолику Бернара Палисси, мозаичные столы, красивые скамеечки для коленопреклонений на молитве, кресла резного дерева, обитые драгоценными тканями, вышитое белье, драгоценности. Руководствуясь верным чутьем любящего отца, старик всегда дарил дочери такие изделия, на которых орнамент носил характер фантастический, принадлежал к числу так называемых арабесок, ничего не говоривших ни уму, ни сердцу, а просто доставлявших удовольствие изобретательностью фантазии. Странное дело! Затворнический образ жизни, который Этьену д'Эрувилю был навязан ненавистью отца, Бовулуар предписал своей дочери из горячей любви к ней. Оба эти юные существа были слабы физически, и душа могла убить в них тело; если б не глубокое уединение, в котором Этьен жил по воле случая, а Габриелла по требованиям врачебной науки, оба они могли погибнуть: юноша под гнетом ужаса, а девушка, не выдержав слишком живых волнений любви. Но увы! Габриелла родилась не в стране каменистых степей и зарослей вереска, на лоне скудной природы, поражающей взгляд застывшими суровыми очертаниями пейзажа, который все великие художники писали в виде фона, создавая своих богоматерей, — нет, Габриелла жила в плодородной равнине, богатой сочной растительностью. Бовулуар не мог уничтожить гармонического расположения естественных рощ, изящного устройства цветников, мягкого зеленого ковра свежих трав и символов любви, выраженных в сплетении вьющихся растений. У этой живой поэзии был свой язык, к которому Габриелла прислушивалась, еще плохо его понимая, когда отдавалась смутным мечтам в тенистом отцовском саду, прогуливаясь в погожие дни, любуясь пейзажем, красота которого была такой изменчивой в зависимости от времени года и от колебаний воздуха на этом морском побережье, где тают последние туманы Англии и начинается светлое небо Франции; все тут навевало ей неясные грезы, но постепенно сквозь них как будто забрезжил далекий свет, занялась заря, разгоняя мрак, в котором ее держал отец.

Ознакомительная версия. Доступно 6 страниц из 28