по-настоящему заинтересованным в развитии страны в рамках строительства социализма, как он это себе представлял. Из его замечаний к докладу Менжинского следовало, что для себя Иосиф Виссарионович уже все решил и с НЭПом, и с коллективизацией, и с индустриализацией. И он совсем не надеялся на всемирную революцию, видимо, настроившись проводить в жизнь стратегию «осажденной крепости» с опорой на собственные силы СССР.
Сталин выглядел целеустремленным и уверенным в своей правоте. Вот только, похоже, очень жесткие методы, вроде тех массовых чисток аппарата от всех несогласных, которые последовали в тридцатых, партийный вождь еще для себя не выработал. Об этом и говорила его нерешительность по отношению к Троцкому. Ведь он желал, чтобы меру наказания озвучил Менжинский, перекладывая окончательное решение на председателя ОГПУ.
После доклада я снова отошел в сторонку, заняв место в своем углу черепной коробки и соображая там, как действовать дальше, а Вячеслав мысленно высказал мне недовольство:
— Вот какого рожна ты предложил Сталину держать Троцкого на подмосковной даче? Ты хоть представляешь сколько хлопот сейчас из-за этого навалится? А так бы сплавили его в Алма-Ату с глаз долой под ответственность тамошних товарищей, и не было бы у нас лишней головной боли. Теперь же получается, что придется на себя брать всю ответственность!
Я ничего ему не ответил, но стало понятно, что лишней ответственности Менжинский старается избегать, если это возможно. Да и рабочий день у него не такой длинный, как у иных советских руководителей, по причине плохого здоровья. Это, разумеется, хороший повод откосить от дополнительной работы. Потому слишком много всего и завязано у него на заместителей, на того же Ягоду, который проводит в кабинетах Лубянки гораздо больше времени, хотя тоже, конечно, позволяет себе и отдохнуть, о чем свидетельствовала хотя бы история с катанием на катке, рассказанная Генрихом за обедом.
Вместо того, чтобы срочно собрать совещание с оперативными сотрудниками на Лубянке для немедленной проработки операции «Селезень», согласованной со Сталиным, Менжинский решил отложить всю эту суету на завтра. Решив, что сегодня уже достаточно поработал, сразу после посещения кабинета Генерального секретаря, Вячеслав отпустил машину и собрался прогуляться пешком по территории Кремля в сторону своего дома в Кавалерском корпусе на Дворцовой улице. Закончив, таким образом, рабочий день около шести часов вечера. Конечно, он честно отработал даже больше восьми часов, но, многие другие советские руководители трудились гораздо дольше. Тот же Сталин, например.
С работоспособностью у Вячеслава было плоховато по той причине, что к вечеру он постоянно чувствовал себя вымотанным и разбитым. Словно бы вся энергия уходила к концу дня из тела. К тому же, ныла спина. Острую боль я каким-то чудом снял, но неприятное ощущение в позвоночнике оставалось, словно бы там что-то мешало. Да еще и банальная лень, похоже, проникла в сущность Менжинского с годами. А, может быть, она уже сидела где-то внутри его сущности изначально и просто разрослась в последнее время? Ведь у него происхождение совсем не рабоче-крестьянское. Его отец преподавал историю в университете. Мать тоже какие-то курсы открывала благотворительные. Интеллигенция, одним словом, избалованные господа умники, предпочитающие в жизни больше рассуждать, чем решительно действовать и презирающие тяжелый физический труд.
Да еще и не русская интеллигенция его родители, а польская. Семья Менжинских корнями уходит в польскую шляхту, то бишь в дворянство Польши, хоть и обедневшее с годами. А происхождение на человека отпечаток обязательно накладывает, хотя бы в виде соответствующего воспитания, что по Менжинскому и было хорошо заметно. Вся эта его манерность, демонстративная вежливость и даже стремление постоянно ходить в дорогой импортной одежде классического покроя, обязательно дополненной шляпой, пенсне или очками, четко показывала окружающим его настоящую классовую принадлежность. При советской власти такие, как он, чаще подвозились на Лубянку в закрытых воронках с черного хода, с той стороны, где за фасадом здания скрывалась настоящая тюрьма, следственный изолятор для арестованных.
Трудовые люди рафинированных интеллигентов недолюбливали. Хотя среди главных революционеров интеллигенции имелось с избытком, тем не менее, среди руководителей СССР к 1928 году выходцев из простонародной среды все-таки было тоже немало. Хотя бы сам Сталин, сын сапожника, который не давал Вячеслава никому в обиду в обмен на его полную лояльность и абсолютное подчинение. Пусть вождь большевиков еще не добился абсолютной власти, но положение его за последние пару лет значительно усилилось. Опирался Сталин на партийный аппарат. И ветви этого своеобразного управленческого дерева проросли уже во все сферы общественной и политической жизни страны. Потому и стала возможной решительная атака против троцкистов.
Секретариат и Оргбюро ЦК по заданию Сталина провели огромную работу. Опытные большевики из Москвы и Ленинграда были направлены во все промышленные центры Советского Союза для того, чтобы наладить всюду на местах учет и отчетность. И самостоятельно менять этих сталинских партработников власти на местах не имели права. Но, именно за последнее время, после смерти Дзержинского, Сталин заполучил и еще один важнейший инструмент укрепления своей власти, потому что он сумел подчинить своей воле нового председателя ОГПУ, получив в свое распоряжение все возможности этой почти всесильной советской специальной службы.
А что будет, когда Иосиф Виссарионович узнает о том, что Менжинский рискнул начать свою собственную политическую игру? Да Сталин немедленно сотрет Вячеслава в порошок, мгновенно сожрет и не подавится! Причем, он может сделать это в любой момент даже весьма мягко и изящно. Например, поднимет на Политбюро вопрос о здоровье председателя ОГПУ, о том, что человек болен и нуждается в лечении. И отправят Вячеслава, как бы из самых благих побуждений, куда-нибудь в санаторий на неопределенное время, сняв с должности и назначив вместо него Генриха Ягоду. И что же тогда делать? А каких-либо рычагов, чтобы повлиять на мнение самого Сталина пока не просматривалось. И я снова утвердился в той здравой мысли, что необходимо очень серьезно соблюдать осторожность. Потому снова перешел в режим наблюдения.
На улице ветер стих, а снег пошел гуще. Вокруг пахло свежим морозным воздухом, насыщенным озоном и не виднелось ни одного пешехода. Только два красноармейца в шинелях и в характерных буденовках, вооруженные винтовками, стояли у того парадного правительственного подъезда, из которого только что вышел Вячеслав. Крупные снеговые хлопья падали теперь неторопливо, кружась в свете электрических фонарей, которые создавали на территории Кремля достаточное, хотя и тускловатое для меня, привыкшего к светодиодным подсветкам двадцать первого века, освещение.
Снег поглощал звуки. И Менжинский шел сквозь снегопад почти бесшумно, лишь едва поскрипывали, приминая свежий снег при каждом шаге, его лакированные туфли, совершенно не предназначенные
