брачной ночи, чтобы трахнуть меня.
Пока он не отнимет у меня эту власть.
— Кто такой Франко Бьянки? — Резко спрашиваю я, сжимая руки в кулаки. — Этот человек, он сказал...
— Это не твоя забота, Катерина. Кроме того, у нас сейчас есть другие дела.
— Например? — Я уставилась на него в замешательстве. — О чем ты говоришь? Я…
Лука делает шаг ко мне, берет меня за локоть и направляет к дивану.
— Ты ослушалась меня в театре, Катерина. Тебя могли убить, или даже хуже.
Мне не нужно спрашивать, что может быть хуже, чем быть убитым. Но я не знаю, почему кто-то может этого хотеть.
— Что такого сделал мой отец, чтобы кто-то захотел причинить мне боль? Похитить меня? Ты на это намекаешь?
— Да. — Лука смотрит на меня сверху вниз, его зеленые глаза холодны и суровы. — Эти люди не хотели убивать тебя, Катерина. Они хотели использовать тебя как инструмент, чтобы заставить нас с твоим отцом подчиниться. Они могли подобраться к тебе через меня, потому что ты пыталась бежать. Они могли убить тебя случайно, причинить тебе сильную боль. Я сказал тебе не подходить, и ты должна была послушаться. Это была твоя первая ошибка. Вторая - то, как ты разговаривала со мной в машине, и теперь пришло время для урока и наказания.
Я уставилась на него, и мне пришла в голову ужасная мысль о том, почему он мог показаться возбужденным.
— Урок? Наказание, о чем ты, блядь, говоришь, Лука?
— Опять этот рот. — Он смотрит на меня сверху вниз. — Как насчет этого, Катерина? За каждый раз, когда ты ругаешься на меня, я добавляю к твоему наказанию еще один удар ремнем. Думаю, десять, чтобы преподать тебе урок послушания. Три - за твой рот. А теперь перегнись через край дивана, Катерина, и подними юбку.
Холодный озноб пробегает по мне, когда он говорит мне о моем наказании, моем... уроке. К моему ужасу, когда он инструктирует меня, что делать, за этим следует что-то еще - странное, горячее чувство в животе. Оно распространяется по моим конечностям, когда я смотрю на Луку, представляя, как совершаю немыслимый, унизительный поступок - перегибаюсь для него через диван и поднимаю юбку, чтобы он мог впервые увидеть, что под ней, даже ударить там, в наказание.
Я вызывающе поднимаю подбородок, не зная, что еще можно сделать. Конечно, не поддаваться чувству.
— Я не знаю, кем ты себя возомнил, — огрызаюсь я. — Но ты и пальцем меня не тронешь. Я...
— Ты станешь моей женой, — прерывает меня Лука. — И тебе пора научиться подчиняться мне, для твоего же блага. Для твоей же безопасности. Я думал, что ты более послушна, Катерина, что ты понимаешь свое место, но, очевидно, урок необходим. У тебя пятнадцать ударов. А теперь нагнись...
— Пошел ты! — Теперь я злюсь не только на него, но и на себя, потому что странное тепло разлилось у меня между ног, и трусики словно прилипли к коже, как тогда в ресторане.
— Шестнадцать. Тебе повезло, что я не заставляю тебя раздеваться, Катерина. Если бы мы уже были женаты, я бы заставил. Ты бы сняла это платье, наклонилась и спустила свои трусики по моему указанию. Но поскольку я еще не видел твоего обнаженного тела... — Его голос становится глубже, и я не могу не посмотреть вниз, где теперь отчетливо виден толстый гребень его члена, упирающийся в брюки. — Я даю тебе шанс сохранить немного скромности на протяжении всего урока.
— Ты ублюдок, — шиплю я. — Это тебя заводит.
— Семнадцать. — Лука ухмыляется. — Конечно, это меня возбуждает, Катерина. Ты такая невинная, что, конечно, не знаешь о таких вещах. Но к тому времени, как я закончу наказывать твою сладкую попку, я буду хотеть только одного: трахнуть тебя там и сям, вогнать весь свой член в твою тугую, влажную, сладкую девственную киску и сделать тебя своей.
Я чувствую, как пылает мое лицо, когда он берет мою руку и наклоняется вперед, чтобы его губы оказались ближе к моему уху.
— Но я не собираюсь этого делать, Катерина. Речь идет не о моем удовольствии, а о твоей дисциплине. Теперь ты можешь наклониться и поднять юбку, или я могу сделать это за тебя. Я пойму, поскольку это твой первый раз, если тебе понадобится помощь в подчинении. Но это добавит еще три удара ремнем, итого двадцать.
Я тяжело сглатываю. Я чувствую себя выведенной из равновесия, брошенной на произвол судьбы в нечто непонятное. Меня охватывает странное чувство при мысли о том, как он с силой перегибает меня через диван, задирает мою атласную юбку, пока держит меня, чтобы впервые увидеть мою задницу в кружевных трусиках, которые на мне надеты. При одной мысли об этом по коже пробегают мурашки, и я испытываю искушение продолжать бросать ему вызов, просто чтобы узнать, каково ему будет. Но мысль о ремне по моей заднице пугает и возбуждает меня одновременно, и я понимаю, что, продолжая бросать ему вызов, я только навлекаю на себя еще большее наказание.
Медленно я поворачиваюсь к дивану, понимая, что каждый сантиметр кожи на груди, шее и лице пылает красным огнем, сжигая унижение, которое, кажется, только усиливает мое возбуждение. Я медленно наклоняюсь, кладу руки на подушки, упираясь животом в подлокотник дивана, и, к своему полному ужасу, чувствую, как между бедер собирается еще больше горячего желания, отчего мне становится больно.
— Хорошая девочка, — хвалит Лука, и я не могу остановить хныканье, которое срывается с моих губ, когда я слышу его.
Хныканье.
Стыдливые слезы заливают мои глаза, такие же горячие и мокрые, как у меня между ног, но Лука этого не замечает.
— Теперь потянись сзади и подними платье, Катерина. До самой попки.
