выходить за пределы семьи за пропитанием. Мы сможем создавать собственное мясо, выращивая его на своих же отходах. Мы станем прототипом семьи будущего. — Он ухмыльнулся, указывая на запеканку. — Попробуй её. — Отец взял вилку с куском мяса и отправил её в рот, прожевал, проглотил и улыбнулся. — Вкусно и питательно.
Я уставилась на еду, понимая, что она вышла из моего тела, отправится обратно и покинет его снова. Неожиданно пришла тошнота. Я стала кашлять и выбежала из комнаты.
— Желтый контейнер! — закричал Отец, — желтый контейнер для блевотины!
Я могла слышать, что Шари начала плакать сильнее, а её стул заскрипел, так как она начала раскачиваться, пытаясь высвободиться.
Проблевавшись в желтое ведро, я подумала, а была ли Зверюшка, ставшая нашим обедом из тех, которым я успела дать имена.
Отец стал грубее. Он ведет себя более жестоко и я думаю, мог ли он измениться из-за моего неподчинения.
Я бы убежала, если бы не Шари.
В школе нас учат нести ответственность за собственные поступки и убирать собственный беспорядок без напоминания родителей.
Мне сложно не смеяться.
Отец говорит, что я принесла ему много боли и моральных страданий, так что он побил меня, пока готовился поиметь сзади. Мои штаны и трусики спущены, а я сама стою согнутой над диваном, пока он вырывает мне волосы и хлещёт рукой по спине и ягодицам. Отец заставляет Шари смотреть, и она начинает плакать, как только начинается половой акт.
Я кричу, чтобы он остановился, что мне больно, даже не пытаясь претворяться довольной в этот раз, но кажется, что такая ситуация удовлетворяет Отца. Мне кажется, он думает, что таким образом перерабатывает свои отрицательные эмоции, передавая их мне.
Закончив, он бьет меня по лицу, пока не появляется кровь, после чего выходит из комнаты.
Шари подбирается ко мне, когда он уходит. Она смотрит на меня с расширенными глазами и бледным лицом, напуганная произошедшим, а я пытаюсь улыбнуться и сказать, что мне не так уж и больно.
— Отец ударил тебя, — говорит Шари. Задумавшись, она хмурится и садиться рядом со мной на корточки. — Он вампир? — шепчет она.
— Да, — отвечаю я. — Он вампир.
Я не знаю, посему так сказала. Даже не знаю, почему Шари об этом подумала, но, как по мне, звучит это хорошо.
её глаза расширяются ещё больше.
— Тогда, лучше нам убить его, — говорит Шари.
Убить его.
Я улыбаюсь и заставляю себя сесть.
— Да, — киваю я, вытирая кровь со рта и носа, — нам лучше убить его.
Я сделала кол из повторно используемого куска сломанной рукоятки метлы, найденной в ящике с инструментами возле ведра для мытья. Отец хранил его для каких-то целей, зная, что он пригодится. Теперь я точно представляла, как использовать эту вещь. Я затачивала рукоятку, стоя возле загона со Зверюшками.
Мы убили его, пока он спал. Шари спросила, почему он спит ночью, если он вампир, но я объяснила, что это для того, чтобы обмануть нас. Она поверила.
Так как я сильнее, именно я держала подушку на лице Отца, пока Шари вбивала кол в сердце. Крови было больше, чем ожидалось. Намного больше. Она разбрызгивалась повсюду, пока он кричал и брыкался руками и ногами. Я и Шари были покрыты кровью, но мы сталкивались с ней раньше и я думаю, что это лучше, чем видеть собственную кровь.
Я продолжала держать подушку, пока он не успокоился, а кровь не перестала течь.
После смерти Отец стал выглядеть меньше и безобиднее. Я вспомнила все хорошее, что он делал для нас и совместное веселое времяпрепровождение. Я подумала, что, возможно, мы совершили ошибку.
Шари медленно моргнула, глядя на кол.
— Он действительно был вампиром, правда?
Я кивнула.
— Что будем делать теперь?
Я сказала ей взять нашу одежду, простыни и наволочки и помыть их в воде для растений. Мы разделись и скатали белье. Голой я оттащила тело Отца в часть гаража, предназначенную для обработки.
Я расположила биоразлагаемые пакеты возле разделочного стола, достала из ящика нож и начала планировать, где делать разрезы, как поступить с кожей, кровью и волосами. Попыталась решить, как лучше утилизировать кости.
От старых привычек сложно избавиться.
Перевод: Iren615
Боб
Bentley Little, «Bob», 2002
Кажется, теперь разъездных торговцев уже не так много. Продавцы косметики «Avon» и бытовой химии «Fuller Brush» принадлежат другому времени, более старшему поколению. Но, как ни странно, пару лет назад в мою дверь постучал коммивояжер. Вот только я не знал, что это продавец. Он вез покупку заказчику на соседней улице и случайно перепутал дом. Я подумал, что он предлагает мне бесплатный товар. Выяснение неразберихи заняло несколько минут, и к тому времени, когда я наконец-то закрыл дверь, у меня появился замысел «Боба».
* * *
— Я так рада, что застала вас дома!
Стоявшая на пороге вызывающе полная женщина перехватила маленькую черную сумочку из правой руки в левую и жизнерадостно улыбнулась Брендону. Тот все ещё придерживал полуоткрытую дверь, но она схватила и встряхнула его свободную руку.
— Меня зовут Ида Кимболл.
— Извините, но… — начал он говорить.
— А это подруги Либби. — Ида показала на группу женщин позади себя. Те ободряюще ему улыбались.
Поправив на голове небольшую шляпку, подобающую замужней женщине, Ида наклонилась вперёд и понизила голос:
— Можно я воспользуюсь вашим туалетом?
Он был готов отправить женщину на шёлловскую автозаправку на Линкольн, но увидел почти отчаянную мольбу в её глазах.
— Э… конечно.
Неуклюже шагнув в сторону, Брэндон открыл дверь пошире.
Протолкнувшись мимо, Ида подарила ему ещё одну ослепительную улыбку:
— Я вам так благодарна.
— Девочки, чувствуйте себя как дома! — обратилась она к женщинам позади. — Я уверена, Боб не будет против. Вернусь через минутку!
Боб?
— Меня зовут Брендон, — сказал он, но Ида уже шагала через гостиную в коридор. — Первая дверь налево! — сказал он ей. Она махнула рукой, дав понять что услышала его.
— Это какая-то ошибка, — говорил Брендон другим женщинам, проходящим мимо него.
Худая пожилая леди, улыбаясь, кивнула:
— Конечно.
— Понятия не имею, что вы обо мне возомнили…
— Все в порядке. Мы все лучшие подруги Либби.
— Я не знаю Либби.
— Конечно же, нет, — сказала старая леди.
Он сосчитал их, пока они проходили мимо него в гостиную. Всего их было шесть; семь — вместе с Идой. Брендон тупо стоял, чувствуя странную непричастность к происходящему. Он будто видел все со стороны, словно смотрел фильм или наблюдал за событием, случившимся с кем-то другим.
Брендон не хотел закрывать
