прийти к манере (поведения), допустимой лишь между детьми. Карл V испытал мало радости от этого события, которое совершенно противоречило правилам учтивости. Но он посчитал при этом, что случившемуся не надо придавать большой важности и что честь того, кто получил оплеуху, осталась такой же нерушимой, как и прежде[33]. Один известный доктор из Болоньи настаивал на различии, существующем между правовой и действительной честью, и в связи с этим, между правом, которое дает возможность быть почитаемым благодаря заслугам, и собственностью, которая из-за упрямства людей создает внешние свидетельства чести. Он доказал, что честь, опирающаяся на право, стоит много дороже, чем сама жизнь, ибо она безразлична к добродетели, в то время как действительная честь, которая равна по своей значимости власти, вызывает у нас легкое равнодушие. Он признался, что последняя может быть завоевана со шпагой в руке, но отметил, что с помощью этого средства ни в коем случае нельзя завоевать честь, основанную на праве, ибо во все эпохи случай и произвол дают возможность тысячам преступников наслаждаться «фактической» честью. После всех этих наблюдений Карл V приказал примирить обоих послов; он поручил господину Иоганну дел-ла Каза написать трактат о придворном этикете и приказал (всем) воспитателям государства позаботиться о том, чтобы их воспитанникам дать точное и определяющее объяснение слова «честь», дабы предотвратить из-за двойного граматического значения слова пролитие человеческой крови.
После того, как я увидел в Болонье Карла V во всей его славе, я встретил его спустя двадцать семь лет в его уединении в Сан Жюсто, в Эстремадуре. Он развлекался верховой ездой, делал часы, обрабатывал сад, (забавлялся) празднованием своего собственного погребения. Его образ жизни напомнил мне Амадеуса VIII, герцога Савойи, которого я видел в прошлом столетии в его одиночестве в Рипелле с шестью благородными людьми его двора. В этом местечке можно было увидеть семь различных маленьких палаток, огражденных одинаковой изгородью. Семь эремитов были облачены в (одеяние) из серого сукна, а на их голове (возвышалась) красная шапочка; одежду опоясывал золотой пояс. На лице длинная борода, а в руке некое подобие посоха. Женщины были удалены из этого убежища, несмотря на то, что они (славились) приготовлением хорошего стола.
Характер Амадеуса VIII имел много общего (с характером) Карла V, однако главной причиной отчужденности (между ними) было воздействие философских умозаключений, тогда как другой (причиной) было влияние религиозных постулатов. Моему пристрастию к Карлу V препятствовало чувство восхищения Францем I, галантность которого, его любовь к наукам, влияли на других (людей). Он обладал развившимся до мании властолюбивым характером и этот порок в моих глазах умаляет прекрасные свойства правителя. Я почитал рыцаря Боярдо, но я не люблю ни герцогини Этамп, ни адмирала Бониве, и нахожу, что двор Генриха II был много лучше, чем (двор) его отца. И в самом деле, нельзя было найти (существо) прекраснее, наделенное (большей) любовью к жизни, чем Диана де Пуатье. Я множество раз посещал замок Дане и видел сам прекрасную герцогиню, которая каждое утро в шесть часов прогуливалась верхом, а затем с девяти до двенадцати укладывалась спать. Я не знаю, принимала ли она в эти ранние часы короля[34].
Генриху II представился удобный случай, когда он вел войну в Италии, даже если это мало вероятно, познакомиться с Филиппиной Дуч в Пьемонте, дочерью дворянина из Мон-калье. Следствием этого знакомства было рождение Дианы Французской, на которой сначала женился Гораций Фарнезе, герцог фон Монморанси, сын одноименного коннетабля. Она была красивейшей и умнейшей придворной дамой, единственной похожей на отца, как утверждают враги королевы[35].
Можно легко себе представить, что Генрих VIII, король Англии, был для меня объектом отвращения. Этот человек беззаконным образом оставил умирать семьдесят две тысячи человек и обладал всеми пороками. Его склонность к женщинам не проявлялась ни единожды в галантной форме. Однажды ему пришла идея написать Францу I и просить его о том, чтобы он привез в Кале избранных красавиц французского двора, дабы из них выбрать королеву Англии. Французский монарх возразил, что к женщинам относится слишком почтительно, чтобы их вывезти на рынок (для продажи) как лошадей женского пола или палаток.
Одной из значительных жертв тирании Генриха VIII был канцлер Мор, один из добродетельнейших и интереснейших деятелей, кои когда-либо жили на свете. Он ни в коем случае не был подобен Френсису Бэкону, одному из своих последователей, который одновременно писал сочинения о науке нравственности и любовные письма для королевы Елизаветы от имени графа Эссекса; при любом рассмотрении – новый Сенека, возвысивший добродетель и торговец справедливостью. Мор, напротив, (был) всегда безупречен и мне в те времена рассказывали, что когда один господин, озабоченный исходом его процесса, хотел предложить ему два серебряных сосуда большой ценности, канцлер отдал их, чтобы наполнить своим собственным вином, вернул дарителю, сказав, что к его услугам весь его подвал.
Генрих VIII не скрывал своего деспотизма; он владел искусством сделать его терпимым для своих подданных, ибо, развращая нравы, сделал их хуже. Во время его пребывания в Лондоне, он собрал парламент, чтобы получить деньги для поддержки казны, однако члены противной стороны отважились создать некоторые трудности. Генрих призвал к себе одного из их предводителей. Охо! Друг (мой) – сказал он. – Ваши люди не хотят пропустить мой билль! Затем он возложил свои руки на голову депутата, который согласно английскому придворному уставу стоял перед ним коленопреклоненным, и продолжил: Либо завтра победит моя воля, либо эта голова падет с плеч! Этот случай напомнил мне финал правления Карла I и это воспоминание объяснило мне многое. Круг на воде столь долго распространяется по воде пока не разобьется, с правом утверждает одна старая пословица, которая одна включает в себя все учения о политических переворотах.
Элизабет, дочь Генриха VIII, имела, по меньшей мере, такой же плохой характер, как и ее отец, несмотря на то, что обладала большей ловкостью и холодной кровью. Она принимала пищу публично, и чтобы к тому же (одновременно) непринужденно развлекаться во время обеденного стола, наслаждалась звучанием дьявольского концерта, состоящего из двух литавр, двенадцати труб, дудочек и барабанов. Когда я случайно присутствовал на званом королевском обеде, королева заметила меня среди множества гостей, покидая обеденный стол. Она нашла мой облик необычным и дала знак приблизиться. Среди множества вопросов она хотела услышать ответ, был ли я в Шотландии. На мой утвердительный ответ она спросила в уверенности меня смутить: была ли Мария Стюарт красивее ее? Милостивая госпожа! – возразил я – Вы самая прекраснейшая
