них это своего рода защитная оболочка, синдром кумира. Везде любят, везде свой. А я футболом не интересуюсь, мне неважно, за кого он играет, или правильней будет, не играет. Но по-человечески жаль парня.
– Да, – отвечаю, – понимаю. А сюда чего приехали? В пансионате хирург есть?
Смотрит на меня удивленными глазами.
– Не хирург, – подбирает слова, силясь найти нужное, но выходит так себе, – доктор широкого профиля. Волшебник…
Конфузится, думая, что слова звучат глупо, но я его понимаю. Надежда на то, что профессор действительно волшебник, одна притащила меня сюда.
– А вы разве не за тем здесь? – спрашивает он. – У вас не такая проблема, которую кроме него решить не может никто?
Именно такая, парень, в десятку. Но с тобой делиться не хочу.
– В каком-то роде, – отвечаю уклончиво. Предлагаю проводить его обратно, если он не против. Пока доковыляем, настанет пора обеда.
– Я очень переживаю, – продолжает повествование собеседник. – Мне назначено после обеда. А вдруг он скажет, что не сможет помочь мне? Что это не его специальность?
– Вы сказали, что его специальность – волшебство. Коль так, проблем не возникнет.
Ага, думаю, волшебник. Маг пятой степени. Интересно, носит ли он колпак, и какая у него борода? Или вместо бороды костюм-тройка с жилеткой и пенсне на цепочке? Бульдожьи щеки или крючковатый нос?
– Я боюсь, понимаете? Боюсь выйти на поле, работать с мячом, идти в единоборства. Перед глазами стоит пелена боли, я не хочу такого снова, и, думаю, это останется со мной навсегда. В последний момент не добежать, убрать ногу, умерить пыл. Мне не выйти на прежний уровень, этого я боюсь.
Начинаю припоминать, показывали весной в новостях, мол, наше юное дарование, гордость страны и главная надежда домашнего чемпионата мира.
– Мне мало вылечить здесь, – показывает он на ногу, – надо поработать над этим, – тыкает пальцем в висок.
Хочу сказать ему, что над этим и так работают, начиная с телевидения, радио, газет и интернета, но молчу. Сквозь просвет виднеется пансионат и маленькая парковка. Гадаю, какая из машин его. Отпадает только розовый Мерседес со стразами.
– Я тут скопил на дом родителям, хотел на годовщину свадьбы подарить. Думаю, вряд ли он попросит больше двадцати миллионов, – говорит парень. Ищет моего одобрения, но мне становится грустно. Деньги дают власть, душе хочется покоя. Понимаю, что мало чем отличаюсь от него – такая же финансовая рыбешка, только помельче.
– Все будет хорошо, – говорю. – Если пригласишь, обязательно приду поболеть за тебя.
В обеденном зале расходимся – именные таблички на разных столах. Думаю о том, что не представился, ну да ему все равно – главное, чтоб его имя было на слуху.
***
После обеда засыпаю почти мгновенно – высокогорье или усталость. Открываю глаза, зафиксировать, что уже стемнело. Часы показывают половину восьмого вечера, а телефон на тумбочке отчаянно трезвонит.
Собеседница, слыша мой сонный голос, извиняется и говорит, что профессор примет меня утром, до завтрака. Не то, чтобы хотелось заявиться к нему сытым, но куча мелких условий напрягает. Благодарю, и выхожу надышаться прохладой.
Кора деревьев, жухлая трава и опавшие листья, штукатурка фасада – все впитывает последние крохи тепла, оставляя моим легким промозглый воздух. Глотаю его, выпускаю пар. Если б курил, обязательно затянулся. Так, например, как женщина на лавке – тлеющая сигарета в ее руке выписывает замысловатые па. Сидит, закинув ногу на ногу, разглядывая единую из множества точек окружающего мира. Ненавязчиво, но и нескромно пялюсь – симпатичная, но во всем наборе правильных черт искусственности чуть больше, чем надо.
– Это жестоко, – произносит она, поднимая взгляд. Слез нет, изможденности – сколько хочешь.
– Плата не устраивает? – спрашиваю я, садясь рядом.
Она кивает. Пансионат располагает к откровенности, это я уже понял по себе. Жду молча, и она продолжает.
– Он просто однажды пришел с работы и сказал, что встретил другую. Что оставляет мне квартиру и машину, что моей вины нет, и прочую муть. Вот так запросто вычеркнуть десять лет из жизни…
– Дети? – спрашиваю я. Им больнее, незаслуженно и несправедливо.
– Нет. Наверное, от детей бы он не ушел. Но это ничего не значит. Я должна его вернуть, у меня нет выхода.
Глупость, конечно. Есть пожарный, запасный, через окно, вентиляцию. Люди всегда ломятся в парадную дверь, убеждая себя в правильности выбора. Не спрашиваю цену – рассказать может только сама и только на территории пансионата. Еще одно незыблемое правило.
– Если он вернется ко мне, то переживет инсульт. Про последствия профессор не сказал ничего.
– То есть он может вернуться овощем?
– Да. Но ведь я люблю его.
– И сможете с этим жить? – спрашиваю, поднимаясь с лавки. Больше диалог поддерживать не хочется. Этот профессор тот еще шутник. Боюсь думать, что предложит мне.
Свет фар предвещает очередного гостя. Конвейер работает, поток грез не иссякает.
Машина выкатывается на парковку – такси. Из холла выходит Антон, почти вприпрыжку, сумка на длинном ремне лупит по бедру. Улыбается так, что утренние костыли кажутся инородной частью натюрморта его счастливого лица. Видит меня, чуть меняет курс.
– Получилось! – восклицает радостно. – Во мне все кипит и бурлит. Кажется, только сейчас понимаю значение слов «на пике формы». Да мы всех порвем!
Жму руку, поздравляю. Так и подмывает спросить, чем отделался. Антон тем временем вытаскивает из сумки мяч с автографом.
– Это вам! Хотел профессору подарить, но он отказался.
Прежде чем дать мяч мне, он умело жонглирует, вытворяя всякие непотребства, филигранно выпендриваясь. Краем глаза смотрю на таксиста – узнал звезду и теперь разрывается между тем, чтоб содрать втридорога с зажравшегося футболиста и хорошей скидкой в обмен на автограф. Вот кому надо было мяч отдать.
– По условиям сделки пока я зарабатываю футболом, как игрок, три четверти зарплаты должен перечислять в детские дома, – говорит он.
Серьезные условия, похлеще валютной ипотеки и налога на роскошь. Мое мнение о парне меняется, ползет вверх по шкале положительности. Из преданных делу вырастают настоящие кумиры. Даже мяч в моих руках сразу набирает в весе.
Он подмигивает мне:
– Только профессору невдомек, что моя зарплата – десять процентов общего дохода. Все остальное – бонусы. У нас вся команда на бонусах сидит.
Да уж, даже договор на чудо надо составлять с опытным юристом.
– А дети? – спрашиваю. Глупый вопрос и несвоевременный. Когда играют взрослые, детям лучше посторониться. Он меня уже не слышит, садится в машину. Хочется зарядить мячом ему в спину, но сдерживаюсь. Не мне судить, да и профессор, судя по всему, не из тех, кто даст себя обмануть.
