Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
Стоит мне подумать, что в те вечера, когда я бывал в общаге вместе с ним, Зинаида и меня ощупывала осторожными своими зрачками, у меня комок подступает к горлу.
Когда Суровегин перетянул на свою сторону администратора Дома культуры, доселе тихого и незаметного Толю Чумакова, который ввел пропуска, сухой закон и утверждаемый на месяц вперед график репетиций, труппа дрогнула и притихла. Отец перестал ходить в общагу. Утрясать график репетиций с графиком больничных дежурств ему было непросто.
Жизнь все еще волнует ощущением нашего уровня.
Кое-кто из тех, чье мнение важно, — всегда на виду. Лев Николаевич белеет бородой со стены гостиной, дядюшка Хем в толстенной водолазке щурится из-за стекла книжного шкафа.
Приятно принадлежать к тайному ордену героев, участники которого обязаны жить, соблюдая опасные правила, непосильные и не обязательные для остальных. Правда, не понятно, с кем, когда и где мы вступим в битву.
Совдепия доживала свое. Никому, кажется, не было до нее дела. Вся антисоветчина в доме, в общем-то, и сводилась к словечкам бабы Жени да шпилькам в адрес Суровегина. Новомодный интерес к политике ограничивался редким просмотром программы «Время», транслировавшей бодрый бубнеж Горбачева вперемешку с напористыми выступлениями депутатов. Было ясно, что поля наших битв располагаются где-то не здесь, далеко от сумятицы перестройки.
13
Позвонила Мила.
— Да, Милочка.
— Ты про меня все-таки забыл.
Голос обиженный. Не кокетливо-хнычущий — такого в их деловых отношениях не предусмотрено, — а обиженный.
Ну да, забыл. Денги.
— Я просто сейчас как белка в колесе. Извини.
— Я так скоро ноги протяну, Саш.
— Извини, Милочка.
— Сегодня можешь?
— Обязательно.
— А можешь сразу заехать куда-нибудь и купить всего? А то у меня вообще шаром покати. И нездоровится.
— Куплю всего и приеду. Жди.
Ближайший гипермаркет на Фрунзе.
Как не стыдно, Саша! Для того ли она честно раздвигает ноги, чтобы их протянуть?
Задумавшись, свернул на Садовую, и прогадал: пробка. А когда-то центральная улица была одной из самых свободных и по ней можно было пересечь Любореченск с запада на восток минут за двадцать. Фраза «он ездит по Садовой» говорила о многом.
Движение было запрещено здесь году в девяносто четвертом. Но не для всех. Достаточно было прикупить корочку помощника депутата или спецномер, и катайся на здоровье. Поначалу гаишники тщательно за этим следили, отлавливая и штрафуя машины, номера которых не входили в серии «ало» (администрация Любореченской области), «мло» (мэрия) и «нло» (налоговая). Но со временем, к стабильным нулевым, спец— и вип-номеров наплодилось столько, что спец— и вип-машины образовывали на Садовой сплошной поток, выдернуть из которого простачка-нарушителя, не создав при этом неудобств остальным, стало не так-то просто. Сейчас центр запружен во всех направлениях. Знаки, запрещающие движение по Садовой, остались. Но гаишники здесь больше не стоят, и по Садовой катается всяк, кому не лень. К неизменному удивлению иногородних водителей.
В «Окее» на Фрунзе набрал полную тележку. Ни один стеллаж не пропустил. Ощутил себя порядочным и обязательным — таким, каким хотела видеть его милая Мила.
Так и писала в своем объявлении, попавшемся ему на глаза в ворохе спама: «Стану любовницей за содержание порядочному и обязательному человеку. Гарантирую ответную порядочность и хорошее настроение».
А все-таки хорошо, что Мила есть. Кто, кроме нее, сумел бы вот так, в один щелчок, его взбодрить…
Но когда доехал до кольца на Космической, руль сам собой повернулся направо, в сторону Северного рынка. Туда, где уже много лет стоит за потрескавшимся овощным прилавком, сама такая же треснувшая, жалкая, с перепачканными руками и калькулятором, выглядывающим из кармана замызганного фартука, — та, с которой отец провел последние несколько лет своей жизни.
Топилину тяжело с ней встречаться. Ничего не меняется от того, что они постоят друг против друга, перебрасываясь пустыми фразами через свеклу и картошку, прерываясь каждый раз, когда Валюша отпускает очередного покупателя. Взгляд равнодушный. У стареющей Валюши других не бывает. Возможно, это лучшее, что могло с ней случиться, — равнодушно стареть.
От прилавка они не отходят, а раньше хаживали в близлежащие кафешки, где вечный гвалт и роится рыночная пьянь. Брали кофе в пластиковых стаканчиках, садились за стол. Минут через пять, когда они замолкали, обменявшись первыми обязательными вопросами: «Как дела? Как бизнес?» (Топилин каждый раз давал понять, что Валюшина овощная торговля в его глазах хоть и небольшой, а бизнес), — кто-нибудь из перегарных мужичков подходил стрельнуть сигаретку или червончик. Иногда прогуливались вдоль общепитовского ряда, вдыхая густую вонь, настоянную на пиве и укропном отваре, в котором готовили раков. Мерзейшая вонь на свете. Валюша ее уже не замечает. Отвар выливают в зарешеченную ливневку, но ливневка давно и навсегда забита. Ветки укропа и раковая шелуха лежат гниющей грядкой. Можно идти, растягивая любезную беседу: как дела, как бизнес, — и ловить взглядом высунувшийся навстречу тебе кончик клешни, рачью ножку, ощерившийся лепестками хвост.
— Какие люди! — Валюша заметила его издали.
Она почему-то не любила здороваться. Возможно, отсутствие приветствия считала знаком дружеских отношений.
— Мимо проезжал, — пояснил Топилин, становясь у прилавка.
— Всю область замостили? Или еще остались куски?
— Еще остались. Но мы стараемся. Как у вас?
— Да коптим помаленьку. Картошка, зараза, подорожала. Стали меньше брать.
— Может, временно? Пока к новым ценам не привыкли.
— Может, временно, — согласилась Валюша. — Посмотрим. Как сам?
— Да в норме.
— Как мама?
— Тоже. Спасибо.
Мимо них под крики «Ноги! Ноги!» прокатилась тележка со свиными головами. Одна из голов показала Топилину язык.
Качнувшись, Валюша прислонилась к прилавку боком.
— Слышала, ты человека насмерть сбил.
Топилин скривил губу.
— Да нет. Не сбивал.
— Брешут?
— Да брешут.
— А-а-а, — протянула Валюша. — Побрехать у нас любят.
Ему тяжело с ней встречаться. Но это необходимо. Как необходимо «поплывшему» боксеру вдохнуть нашатыря. И Топилин, всегда спонтанно, наведывается на Северный рынок, постоять у овощного прилавка, переброситься с базарной матроной короткими бессмысленными фразами, словно шифровками: «Как все паршиво для тебя повернулось, Валюша… Да и ты, Санек, как я погляжу, не шибко счастлив».
Ознакомительная версия. Доступно 20 страниц из 99
