всеобщим благом?
— Наверно, ничего… — согласился было я. — Хотя — нет, постой! Это же моя жизнь!
— Мне показалось, что ты не особо дорожишь ею…
— Я ничего не имею против того, чтобы попасть по пьяни под автобус. Или окочуриться, заснув на скамейке перед парадной в тридцатиградусный мороз. Но это — мой выбор. Я не желаю, чтобы кто-то другой решал, как мне подохнуть! Тем более — трезвым!
Я решительно убрал в сторону кружку и присосался к бутылке. Так тоже вкуснее. Я видел счастливых людей, сам, порой, бываю в их числе. И трезвых там никогда не было!
Большой глоток заставил меня вздрогнуть от удовольствия, ощущая, как коньяк растекается по пищеводу, согревая изнутри и заставляя… пусть не рассеяться сумрак Чикагинска, но сделать его менее мерзким. Этот город, будто сотворенный самим сатаной, украл лучшие годы моей жизни. Выпил весь свет из меня, подобно гниющему заживо упырю, жаждущего пожертвования свежей кровью. И сколько людей он еще погубит? Тех, кто считает себя живыми и полными сил, а на деле — всего лишь пустые телесные оболочки без души, с одинаковыми лицами. С одинаковыми мечтами, словно рожденные одной матерью, не особо притязательной в выборе отцов.
Затрезвонил телефон, но я не мог позволить себе отвлечься на такие мелочи, пока не достиг дна. В данном, конкретном случае — дна бутылки. Дна Чикагинска я достиг уже давно и сейчас прикладывал все усилия, чтобы зарыться с головой в ил, предоставив другим возможность столкнуть в небытие груз моих проблем.
Не всегда получалось отлежаться, но я не отчаивался. Ведь впереди еще столько поводов отчаяться! Обидно будет отчаяться раньше времени.
Подняв с рычагов трубку, я сразу вернул ее на место. Телефон опять зазвонил. Да кто там такой настырный? Я повторил операцию, возвращая в контору тишину, нарушаемую только шипением сигары подполковника и стуком стеклянного горлышка о свои зубы.
Еще звонок. Я приложил трубку к уху, намереваясь послать настырного неизвестного в еще более далекую неизвестность, окутанную таинственным мраком неизведанного.
— Ты чего это, гражданин бывший капитан Котов, разговаривать со мной не хочешь? — из отверстий в бакелитовой крышке вырвался знакомый голос и впился в мое ухо рассерженным шмелем.
— Ковалев? — удивился я. — В смысле — Курцхаар?
Чекист моментально оживился и вцепился в трубку, пытаясь вырвать ее у меня. Наша молчаливая борьба длилась недолго и закончилась моей победой, ибо как мышцы дышали силой, заряженные живой водой из пузатой бутылки, дно которой стало сухим, подобно Каракумам.
— Передай, что я ему сердце вырву, — прошипел контрразведчик.
— Теперь-то ты не сможешь отвертеться, — усмехнулся шпион. — Что не видел генеральские бумаги. Привези их мне.
— Это еще с какого перепугу? — осведомился я.
— Извини, совсем забыл… тут с тобой хотят поговорить.
— Юра? — услышал я Дашу. — Юра, не давай ничего этому фрицу проклятому!
— Потрещали — и хватит, — вновь заговорил диверсант. — Привезешь ровно в полночь на Шершневские доки. Иначе… иначе я с огромным удовольствием откушу милые пальчики твоей секретутки болторезом. Все, до единого! И это — только начало! Да, если приедешь не один, если вздумаешь взять с собой своих бывших коллег или новых друзей — тоже откушу. Понял меня?
— Да понял я, понял, — вздохнул я в трубку. — Слушай, а пораньше никак нельзя? А то я сегодня выспаться хотел… или попозже?
— Не умничай, Котов!
Трубка издала короткие гудки. Вернув ее на аппарат, я потянулся за запасной бутылкой, манящей коричневой жидкостью в своем чреве.
— Что? — вцепился в отворот пиджака подполковник. — Что сказала эта мразь?
— Ковалев… тьфу, блин… короче, ты понял. Он сказал, что если я не привезу ему бумаги Кашнира — Даша больше не сможет печатать на ЭВМ. Зато сэкономит на маникюре.
— Отлично! — воскликнул МГБшник. — Где эти чертовы бумаги?
— А я знаю? — развел я руками. — Почему все трясут с меня какие-то бумаги, которых я в глаза не видел? Я вообще не имею ни малейшего понятия, о каких бумагах идет речь! Ни сам Кашнир, ни его дочь, ничего мне не передавали! Может, стоило сперва у них спросить, прежде, чем выводить в расход? Или это слишком легкий путь? Обязательно нужно было сначала грохнуть всех, кто мог что-то знать про бумаги, а потом преодолевать проблемы, занимаясь поисками?
— Ладно… — задумчиво произнес безымянный. — Ладно… по крайней мере, если эта погань недобитая предложила обмен — мы знаем место и время, где он будет…
Сотрудник госбезопасности потянулся к телефону, но я опередил его, отодвинув аппарат.
— Ты чего? — насторожился худощавый.
— Если я буду не один — Даша не сможет набрать номер на телефоне. А зачем мне секретарша, которая номер набрать не может? Нет, товарищ подполковник, так дело не пойдет. Я иду один.
— И дурак, — поставил диагноз офицер. — Тебя там пристрелят — и все. Не ты ли десять минут назад распинался, что смерть от пули — это не твое?
— Я не об этом распинался, — поправил я. — Я распинался о том, что если умирать — то тем способом, что я выбрал. А не тем, который мне кто-то навязывает. Вы у себя там, в Москве, не много на себя берете? Вам мало решать, кто как должен жить — еще и хотите решать, кто как умрет?
— О, последнее у меня особенно хорошо получается, — улыбнулся контрразведчик.
Я дошел до Дашиного стола и открыл верхний ящик. Там нашлась единственная коробка патронов на шестнадцать штук и все. Маловато будет! Для Вальтера я припас пару тысяч патронов и, как бы меня не кидала жизнь, то было единственным, что я никогда бы не замотал даже в час самой жуткой трезвости. Но не было самого Вальтера.
— Только это… у меня с артиллерией худо. Поможешь? — спросил я.
— А зачем еще нужны друзья? — похлопал меня по плечу чекист.
Подумав, я убрал в карман пиджака казенные наручники Ковалева. Как раз и верну с оказией.
Глава 16
Дождь сыпал с неба непроницаемой стеной воды, тщетно силясь смыть с лица планеты прогнивший город. Или, хотя бы, отмыть Чикагинск от скверны. Или разбавить густые помои, заполнившие улицы, черной небесной водой? Вряд ли кто-то смог бы ответить на
