А потом приехала государственная комиссия, задача перед ней стоит в части законодательства и тому подобное. Большие круглые столы, и тут выясняется, что никто, представляешь, вообще никто не понимает основного принципа, а почему система работает, что её в срочном порядке делают государственной программой, никто. Тогда быстро начали искать Владислава, а он уже оказывается уволен, вот он тогда пришёл и объяснял, что значит система и на основе каких принципов она может только существовать. Я его тогда слушала и впервые поняла, что даже косвенно не представляю и не понимаю ход его мыслей. То есть совсем, он откуда-то из другого измерения. Я начала серьёзно изучать то, над чем он работал, смотрела его расчёты, читала записки, благо они ещё у кого-то сохранились и вроде что-то в мне просыпалось, я как будто начала видеть всё другими глазами. – Кира замолчала, мне даже показалось, что она сейчас расплачется, так она волновалась. – Потом я узнала, что он сейчас иногда подрабатывает в компании, в которой всего два человека. Но я теперь твёрдо знаю, и не обманываюсь, совсем неважно сколько сейчас с ним работают, всё произойдёт так же, как и с нами, он всё сделает, и система будет работать, совершенно не обращая никакого внимания на всех нас вместе взятых, он её уже запустил.
– Это работа Мастера, – Кира удивлённо на меня смотрела, – тебе несказанно повезло, ты не просто видела его работу, но и даже соприкоснулась непосредственно с ним. Их никто не назначает, не приглашает и не увольняет. Сами, когда считают это необходимым, приходят и сами уходят. Александр абсолютно прав, это переход…, потому что Мастер здесь.
– Ты знаешь, есть ещё кое-что, – перебила она. Я смотрел на Киру, у неё покраснели глаза, потом она открыла свою сумку и достала из неё сложенный большой лист бумаги, передала его мне. – Я это украла у него, прости, но я тогда была как не в себе. Было большое совещание, а он сидел в углу в конце зала и что-то писал, он в тот день был на работе в последний раз. Я пошла к ним, хотела посмотреть один график, который он составил, хотела успеть, пока он не ушёл, чтобы пояснил мне некоторые детали. Никого не было, на его столе лежала стопка бумаг, я начала без спроса искать и увидела внутри стопки этот лист…, пробежала глазами и спрятала у себя, потом вдруг резко почувствовала, что он сейчас войдёт, быстро отошла к окну, а он и правда вошёл, ну я ему промямлила, что-то про график, так он лежал на самом верху стопки, на самом виду, взяла его и ушла.
Я развернул большой лист в клеточку, вырванный из какого-то хозяйственного журнала и начал читать:
«Свет сквозь окно.
(из трагедии: «Нравственный круг»)
… век странный наш – познания и лучших дней мечты пусты, и всё для нас изгнанье, как будто знаем мы, что думаем и что желаем. Но все желания прошли и снова мы одни – лишь по себе скорбим и о себе мечтаем…
Мы беседу ведём, но под вечер окно затворю от прохлады тумана, и свет утра запавших идей занавешу я шторой, чтобы было спокойней глазам. Вот рассядутся все, кто хотел, кто как смог и зацвёл лес деревьев прекрасных, и поник не увянув, но обрёк он себя на мечту – мудрецам, что без слёз, на заплаканных нами словах, вам сказать обязались молитвы. А туман вдруг под вечер в окно посмотрел, но я штору прикрыл от дыханья его опасаясь, свет померк, свет ушёл и ушла связь времён, и надежды о прошлом мечтали ином. Раз дано, так зачем возвращаться назад и зачем ещё раз обязались молчанью, нить времён и людей – нить тумана со мной сквозь свет штор занавешенных окон. На колено одно чтобы руки сложить на груди и не глядя в окно, сквозь туман ни о чём не спросить, но вопрос свой забыв, свет в окне вдруг увидев – нарекая себя всё же быть и быть вечным тогда, как за шторой туман занавешенных окон. Наблюдая про всё, видеть мир изнутри и отдать всё богам, и боятся несчастий – наречённой судьбы благодарность по вам, а желания ваши всегда есть желанья, а добрались ли мы на полшага туда, где стоит тот олимп в виде вечности или – мир готов уступить вам дорогу идти, но куда, где всё есть или нету: те же счастье и боль, та же жизнь, та же смерть, есть дорога назад и вперёд тоже есть. То, что хочется вам будет вечным всегда, но живите всегда коль так хочется нам. А туман, что под вечер в окно заглянув, посмотрел нам в лицо и остался стоять – он пропел свою грустную песню о том, что так важно узнать, что так надо понять – тот туман из-за штор занавешенных окон.
Глаза любви открыты светлы и свободны надежды полны от счастья великой. Пошёл возвратился огляделся – камни. И свет, и тень свобода рабство солнце ночь поднялся вздохнул печаль и спустился.
Они печальны, руки, открыть сердце любви, а души холодны, эмоции, страсть, расчёт пополам с горем – половина счастья. Жизнь холодна, смерть жестока, силы, грубость. Музыка черна, возникла миг и сила, боль. Закрой глаза слепой она черна, не видишь, но поёшь ты знаешь она черна как боль. Один слепой.
О конце мира поёшь ты опять как манну ждёшь. Стоя напротив не смотрела в глаза – У меня мать полгода как умерла, и я теперь живу одна. Приходите меня навестить. Молча смотрел.
– Вы всех их убили?
– Почти. Я устала, и я не буду спать. Через красный закат пройдя и даже не спросил ну зачем же твои слёзы, и я теперь живу одна. Вы придёте меня навестить?
– Да.
И снова молчанье.
– Так вы всех их убили?
– Почти.
– Ну, что ж, спи, тебе можно поспать. Ты снова куда опять? Ты можешь меня взять?
– В другой раз. Отец. Её подруга в могиле. Работа? Ответь и что же такое смерть? Вот и я не знаю, но хочу посмотреть. Завещай мне меня я хочу умереть. Помоги. Родился я сам, но без помощи не могу умереть. Как странно, помяните нас, но это наши последние деньги.
– А я верю вам, но ты должен уйти, чтобы, родившись прийти. Надо ждать. Надо ждать и любить.
Она шла по реке и искала тебя, потом попросила взять себя в
