которые не способны дать сдачу с десяти евро, но запросто извлекают корень тринадцатой степени из непомерных чисел или, не задумываясь, заявляют, что если вы родились 7 декабря 1853 года, то это была несомненно среда.
Жюльен Бюк — автор нескольких романов для узкого читательского круга, которые завоевали уважение собратьев и одобрение требовательных критикой, обеспечили всякие приятности и лестности, но не дают возможности себя прокормить. Увидев репортаж о Поле-Эмиле Луэ «Музыка до мозга костей», он почувствовал, что нашел свой сюжет. Предстояло лишь встретиться с этим Луэ; встреча гения музыкального с гением литературный не может не выбить плодотворную искру.
Обрадованная Жозефина устраивает ему спальню на первом этаже, в просторной комнате с массивным письменным столом, старыми книгами, словарями, розеткой для его «Макинтоша» и большой кроватью.
Бюк и Луэ взаимно очарованы. Луэ садится за рояль, играет Бюку Третий этюд и исполняет его трансцендентально; Бюк никогда еще не слышал за столь считаные минуты так много фортепианных звуков. Бюк излагает Луэ свои предчувствия и проекты; Луэ никогда еще не слышал за такое короткое время так много незнакомых слов.
Очередная серия концертов, к которым Поль-Эмиль готовится в трудовом уединении, начинается через месяц. Месяц, хорохорится Бюк, за это время можно написать целую книгу. По крайней мере, черновик. Здесь есть все, что надо: время, спокойствие, музыка, красота — последнее слово сопровождается красноречивым жестом, охватывающим дом, сад, окружающую сельскую природу, рояль, Жозефину, которая краснеет, и Луэ, который куда меньше ее привычен к таким комплиментам.
Относительно формы, которую примет его произведение, Бюк пока еще колеблется. Роман, настоящий роман, который вел бы читателя от рождения героя до его смерти, повествовал бы о потрясающем призвании, учебе, успехе, концертах. Но на этом, предупреждает он, я не могу остановиться. Для романа такого рода нужны неожиданные перипетии, драмы, предательства, несчастливый — или, по крайней мере, двусмысленный — конец, который оставляет читателя со слезами на глазах. Как ни прискорбно, дорогой Поль-Эмиль, мне придется как бы покинуть реальною персонажа и придумать ему судьбу не столь однообразно-счастливую, как ту, которую я желаю вам.
В такой фразе, как эта, Поль-Эмиль слышит лишь тройное как. Общий смысл ему не совсем ясен, и он доверчиво улыбается.
Честно говоря, я не думаю, что для особых случаев больше всего подходит традиционный роман. Я бы скорее склонялся к тому, что осмелюсь назвать автофиктивностью другого.
Улыбка Поля-Эмиля застывает, Жозефина делает сосредоточенное выражение лица. Бюк поясняет.
Правило автофиктивости, как вы знаете, очень простое: все должно быть истинно, кроме того, что выдумано. Персонажи удостоверены, они носят свои настоящие имена — исключая, разумеется, случаи, когда требуется изменить их по юридическим соображениям, вы меня понимаете, следует избегать судебных разбирательств, даже если суд хорош в коммерческом отношении, но это уже другой вопрос. Среди этих аутентичных персонажей втискиваешь выдуманных: они — часть вымысла. Чудно наблюдать за тем, как настоящие персонажи реагируют при встрече с фиктивными! Воображение заставляет реальность раскрываться. Когда это срабатывает. То же самое с фактами. Изначально они истинны, но принимаешься подрезать, перекраивать, преобразовывать, множить. Цитируешь действительно произнесенные фразы, но — это уже часть вымысла — приписываешь их другим устам. Возможностей бесконечное множество. И самое главное — говоришь о себе, только о себе, всегда только о себе. С удовольствием себя очерняешь, посыпаешь пеплом, но любишь. Выказываешь себя злым, неблагодарный, трусливым, извращенным эгоистом и жуиром, шалеющим от нарциссизма, — нарциссизма, который достигает апогея и в то же время нейтрализуется благодаря признаниям автора.
Очень увлекательно, шепчет Жозефина, интеллектуально очень возбуждает. Так пишет эта, ах как же ее зовут, Катрина... Кристина...?
Да, она самая, говорит Бюк.
Но автофиктивность другого?
Бюк ликует.
Здесь в игре начинается самое увлекательное. Исходное правило остается неизменно строгим: все, что не выдумано, истинно. Но центральный и почти единственный персонаж, этот я, как идиосинкразическая призма, через которую про-ходит, преломляется и раскрывается мир, этот я становится вами, Поль-Эмиль! Я беру вашу фамилию, более того, ваше имя. Я, не будучи музыкантом, становлюсь им по шаманской воле письма, в силу внутренней сосредоточенности и погруженности в письмо. Ни на миг не теряя писательскою сознания, я устраняю себя до небытия, дабы возродиться в вашей личности. Мы одновременны: целостный я или, если вам угодно, я в своей писательской целостности и кто-то совершенно другой. Я похищаю вас у вас, Поль-Эмиль, я похищаю вас, чтобы лучше представить вас своим читателям, которые увидят вас не таким, каким вас вижу я, а таким, каким вы увидите себя в этой словесной спекулятивности. Мой язык ваяет вас таким, каким вы себя не ведаете, но каким, сами того не ведая, являетесь. Таким образом, я являю вас вам самому, — что, не буду спорить, весьма банально, — но тем самым являю себя себе самому, поскольку должен знать, каков я сам, если хочу исключить себя из себя, дабы стать кем-то другим, ой, блин, нашел! вот он, этот роман! Блин!
Блин, повторяет Жозефина.
В подобной вульгарности Поль-Эмиль всегда себе отказывая, но услышанное его все же поразило.
Бюк и его проект приняты с восторгом. Отныне Жозефине предстоит опекать двух гениев. Двух! Окрыленная преданностью и проникнутая важностью миссии, она бегает на рынок. Готовит. Накрывает и подает. Затем ублажает Поля-Эмиля. Она, бывшая журналистка раздела культуры, безудержно отдается хозяйственным и супружеским обязанностям, раздуваясь от гордости всякий раз, когда думает о собственной самоотверженности. Когда она слышит, как Поль-Эмиль работает, то знает, какое участие принимает в этой счастливой работе. Когда она видит, как Жюльен задумчиво прогуливается по саду, когда угадывает, как он сидит за письменным столом, когда боится сделать лишний шаг, чтобы не помешать его фразе, она счастлива от одной мысли, что он не думает о ней и даже не помышляет о благодарности по отношению к ней, поскольку — благодаря ей — полностью погружен в свое творчество. А когда ей случается вообразить, что гений номер два работает над прославлением гения номер один и она, Жозефина Добини, возможно, появится на страницах его книги, ее сердце готово разорваться.
В один прекрасный день — когда писатель отправился в город за газетой, а пианист уединился для работы над очередной программой, — Жозефина не смогла удержаться; раздираемая любопытством и угрызениями совести, она заходит в комнату Бюка и открывает лежащую на письменной столе папку с рукописью. Объем озадачивает: всего три страницы. Она читает. На трех страницах, не без виртуозности и с минималистской точностью, описывается лишь один персонаж, молодая женщина,
