хочу. Но все лезут и лезут в голову слова Кира. Неужели я ошиблась? Не может быть.
— Скажи мне, милая, — вкрадчиво спрашивает Кирилл. — Макс сразу сказал кто он? Как это было? Как он пришел к тебе? Что обо мне говорил? И говорил ли вообще?
Такие простые вопросы прибивают гвоздями к поверхности. Казалось бы что такого, но по сути взрывает меня. Боюсь отвечать на что-то. Просто пылать внутри начинает ядерка. Все складывается против Тайпанова. Каждый мой ответ развернет стрелку в обратную сторону максимально быстро. Так почему так сопротивляюсь?
В глубине моего истерзанного сердца трусится горячий оправдательный комок. Все скопленные флюиды стараются распространиться по телу, влезть в кровеносную систему и разнести по телу защитный покров.
— Все случайно получилось, — бесцветно бормочу. — Ничего такого.
— Не скажешь?
— Нечего говорить, Кир. Я думала, что ты меня бросил. Столько времени прошло, что все изменилось бесповоротно. Это все, что нужно понимать нам обоим.
Кир качает головой. В глазах появляется злой упрямы блеск. Он поворачивается и сильно сжимает мои ладони. Притискивает их к груди, наклоняется ниже. У меня нет возможности отшатнуться, принимаю его близость. Опаляет кожу горячим дыханием, напористо расплющивает словами.
— Время ничто. Ты мне нужна. Ты моя жена, пусть по документам бывшая, но это легко исправить. И я намерен бороться за тебя, Вероника. Я буду ждать, когда ты вновь полюбишь меня.
Мне кажется или я не дышу? В груди словно тупой коловорот вертится. Он перемалывает мои легкие, наматывает и дробит сердечную мышцу, но этот неубиваемый вечный двигатель не хочет останавливаться. Он еле-еле выполняет свою функцию. Заставляет жить и гонять кислород по раздробленному событиями телу. Как же больно, господи. Как же мне адски больно.
— Кир, все непросто теперь. Ты другой, я другая. Мы не можем так сразу все решить. Прости.
— Сразу не прошу. Но если есть хоть малейший шанс, то скажи мне. Я готов. Он есть, Вероник? Он еще существует? Только прошу подумай, — трет ладонью за грудиной и морщится.
Кожа белеет на лице, скулы заостряются. Лоб покрывается испариной. Пугаюсь, потому что переживаю, что ему стало плохо. Просто здоровый человек так не выглядит.
— Кир, что с тобой? — взметываюсь тенью.
— Там. Возьми пузырек. Пятнадцать капель и воды принеси. Скорее.
18
— Макс, держись, — голос Булата ввинчивается в сознание и заставляет держаться за тонкую нитку. Различаю тяжелое дыхание. Тяжело Лексу. Мой бронник все еще прикрывает спину. Тащит меня куда-то. — Держись, блядь. Чуть осталось. До тех кустов. И наша граница. Фу-х, блядь. Ебаная жара.
Голову печет так сильно, что все мутится. Отвечать не стану. Язык распух во рту настолько, что кажется еще чуть и вывалится огромной шершавой тряпкой. Булат перехватывает руки и снова тащит. Дышит так тяжело, что сип выходит. На один хриплый мат ресурс остается. Великий могучий, без него никак. Сейчас это как молитва для нас.
Заложили нас твари. Задачу мы выполнили, но наших пацанов всех покрошило. Три недели разработки операции псу под хвост. Если на задании теряешь своих, то она выполнена наполовину.
Кто крыса, сука? Кто?!
Поминутно отключаюсь, но страшная злая колючая злость вытаскивает вновь и вновь. Блядство!
— Не перебирай ногами, — рявкает Булат. — Конь стреноженный, виси так. Щас… Чуть… Жара ебамать. Достала уже. Чуть. Давай, брат. Все. Полежи пока, — соприкасаюсь с горячей почвой, в сознание врывается треск рации. — Товарищ… задание… Я и Гюрза…. В заданном квадрате… Требуется помощь… Триста — два.… Шесть — двести… Есть. Так точно. Понял.
В ногу впивается игла. Через минуту боль становится меньше. Прояснившимся взглядом наблюдаю, как Булат колет себе укол. Он тоже ранен. Рваный, весь в крови, но не сдается. И меня тащит. Через секунду пересекаемся взглядами. Еще через секунду он начинает лыбиться, как будто мы не на горячей трескучей земле валяемся, а на берегу океана сидим.
— Ну что? Живой?
Киваю. Тоже пытаюсь улыбнуться. Корка на губах трескается, и струйка горячей крови проливается в рот. Слизываю.
— Жалко парней.
— Такая работа, Макс, — мрачнеет Лекс. — Такая работа, — упрямо повторяет. — Мы вернемся. Все ответят за них.
— Лысый?
— Сейчас вертушка прилетит. Ждем. Дай еще перебинтую. Ты крови пиздец потерял.
Пока Булат бинтует, в голове ворочаются подозрения. Кто мог так слить? И думаю, я только об одном человеке. Слишком много показывает на него. Совпадение?
— Хватит. Намотал, как пеленку, — отползаю от Лекса.
Он недовольно косится, но молчит. Пополировав пространство перед собой невидящим взглядом, сплевывает сукровицу. Качнув головой, заряжает.
— Нику звал. Постоянно.
Гул в голове нарастает.
Что такое физическая боль? Ничто! Это просто детский лепет в сравнении с душевной болью. Под воздействием лекарств могу сейчас относительно ясно мыслить, поэтому принимаю когти в сердце. Слепой нерводробительной ревностью загоняю их глубже. Позволяю выдирать куски плоти и растирать в мерзких лапах.
Блядство!
Он с ней там. Он рядом! И воспользуется этим обязательно.
Внутри растет дикий зверь, который сотрясает кости и кожу. Выворачивает суставы и рвет сухожилия. Меня тошнит от того, что Ника может поддаться Киру. Этим керосиновым чувством сейчас смогу весь мир спалить.
— Бывает, — все, что могу прохрипеть севшим голосом.
— Ну да, — косится Лекс. — Что будешь делать?
Укладываю удобнее голову и пялю в небо. Ответить что? Я сам не знаю. Пока белый лист. Знаю одно — будет моя Ника. И детей от меня родит. И жить со мной станет.
— Запрягать и бегать, — бездумно выталкиваю и замолкаю.
— Кир?
— Поебать на него.
— Понял. Ты только как подлатаешься, сразу не кидайся в жерло. Кир тоже не пальцем деланый. Ты помни, что он достойный соперник.
— Закроем тему, Лекс.
— Ясен красен. Я так просто предупредил. Что-то вертуха задерживается, — щелкает по часам.
Прикрываю глаза. Звал ее, да… Это против воли вышло. Не смог контролировать. В тот момент, когда в спину ударило и потемнело в глазах, понял, что все — пиздец подкрался незаметно. Закрутило так, что еле через черноту прорвался.
Пока Лекс отстреливался, пытался удерживать сознание. Самое страшное, что помочь без вариантов. Как в яму летел, изредка выбрасывало к краям, где глотал спасительный воздух и потом тут же проваливался обратно.
Помню, как в детдоме старшаки сбросили в глубину. Нас тогда на речку вывезли воспитатели. Страшно было, но жить хотелось сильнее. Барахтаться в десять лет, не чувствуя под собой опоры, было адски жутко. И когда почти выбился из сил, самый старший, суровый пацан Левик выдернул меня и тряхнув за плечи сказал: «Обоссался, Макс? Это ничего. Это нормально. Главное, что боролся.
