не желает быть общей царицей. Мне кажется, улыбка у нее чуточку грустная.
Уже на лестничной площадке говорю себе: «Не стоило ей поступать в институт тонкой химической технологии. Из нее, честное слово, получилась бы первоклассная кинозвезда!»
20
Однажды Лира Адольфовна сказала мне:
— Женщина обречена на осуждение. Что бы она ни сделала, как бы ни поступила, ее все равно осудят.
Может быть, она права. Об этом я никогда не задумывался.
В другой раз, услышав какую-то сплетню о нашей Нагимочке, она неожиданно проговорила:
— Если уж на то пошло, простить — это значит восстановить справедливость!
Умение прощать свойственно только благородным душам. О том ли она говорит, так ли я ее понял?
Она не глупа, но ум, очевидно, не мешает ей флиртовать с Барабаном. Теперь весь цех это видит. Только один человек, сам Доминчес Алонсо, в жилах которого течет барселонская кровь, не замечает этого. Или делает вид, что не замечает?
В этот поздний час я вместе с Доминчесом помогаю монтажникам разбирать огромное, высотою в три метра, рабочее колесо. Оно почему-то дает вибрацию, а это вызывает опасение приемочной комиссии.
— Мне что-то не нравятся лопатки лопаточного направляющего аппарата, — возбужденно говорит Доминчес. Его хлебом не корми, только дай какую-нибудь сложную техническую задачку!
Моя помощь никудышная. Одним словом, второй помощник третьего заместителя. Основную работу исполняют монтажники и мой друг Доминчес. Я подаю ключ, когда в этом есть надобность, или подпираю плечом, если просят.
Мы так увлеклись поршневым компрессором двойного действия, что и не заметили, как пролетел рабочий день. Доминчес умеет увлекать других, он мастак по этой части, что правда, то правда.
Вдруг к нам подходит тетя Саша. Мы с удивлением оглядываемся на нее.
— Помогать пришла? — улыбается Доминчес, откладывая гаечный ключ.
У нас у всех ключи обмедненные, не дающие искры во время работы. В наших цехах шутить с огнем опасно. Малейшая неосторожность — и по меньшей мере жди взрыва местного значения…
— Право, Доминчес, не мое дело тебе указывать, но смена наша кончилась, — произнесла тетя Саша, явно чего-то не договаривая. — Взял бы свою жену под ручку и пошел бы домой, как это делает мой Прохор Прохорович.
— Надеюсь, ничего дурного с моей женой не случилось? — рассмеялся Доминчес.
— Чего же дурного с ней может случиться? Просто беспокоюсь о твоем отдыхе.
Я смотрю на нее и думаю: тетя Саша — справедливый человек. Но почему-то с первой же минуты она невзлюбила Лиру Адольфовну.
— Спасибо за вашу заботу, — Доминчес натянуто улыбнулся. — Тем не менее оставим эти разговоры. У нас и дела-то на полчаса. Верно, ребята?
Мы киваем головами, и он снова тянется за гаечным ключом.
Но едва тетя Саша скрывается из глаз, как Доминчес вскакивает на ноги и, не выпуская из руки ключа, бросается на четвертый этаж. В таком состоянии он может натворить черт знает что! Я кидаюсь за ним. Нагоняю его уже на отметке «двадцать восемь». Возле двери, распахнутой настежь, Доминчес останавливается. На нем лица нет… А там, в нескольких метрах от нас, разговаривают Барабан и Лира Адольфовна.
— Испанца своего не боишься? — спрашивает каким-то не своим голосом Барабан. Он стоит неподалеку от нас, за сепаратором. Отсюда видно его плечо, и на нем рука Лиры.
— Все, что мое, то мое: и тело и душа, — со смехом, заносчиво говорит Лира Адольфовна. — Я сама себе хозяйка. Никому не позволю встать поперек моего пути…
Я сжимаю руку Доминчеса и отнимаю у него тяжелый ключ. К моему удивлению, он не оказывает никакого сопротивления. Освободившейся рукой вытирает пот с лица, оставляя на лбу грязный масляный след.
Мне становится страшно: в его глазах — знойный холод и неуютная пустота.
21
Не спится.
Он опять пишет что-то. Я никогда не заглядываю в его папку: ценю и уважаю чужую тайну. Но все-таки меня распирает любопытство. Письма? Статьи? Воспоминания?
На стене — силуэт склонившегося над столом человека. Высокий покатый лоб, правильный нос.
Я прислушиваюсь. Весь дом спит. Устала и улица.
Тишина. Только перо скрипит по бумаге, только ровно дышит человек, склонившийся над столом.
Время от времени Амантаев перестает водить ручкой, подолгу сидит задумавшись или вдруг поднимается и осторожно крадется на кухню за стаканом холодного чая.
«Бережет мой покой, — думаю я. — Но зря ты стараешься! Сон пропал, вот в чем дело. Может быть, из-за Доминчеса?»
И крепко-крепко жмурюсь, чтобы забыть страшные глаза испанца. И затыкаю уши, чтобы не слышать голоса его жены: «Все, что мое, то мое…»
Внезапно Амантаев поворачивается ко мне.
— Ты не спишь?
— Не сплю.
В последнее время мы с ним встречаемся очень редко: если он не в командировке, то обязательно у него какое-нибудь вечернее мероприятие. Не видимся целыми днями, а то и сутками.
— Мне тоже не спится… Видишь ли, какое дело, от стыда заснуть не могу!
— От стыда? Не понимаю, — говорю лениво.
— Да, да, от стыда, — повторяет Амантаев. — Видишь ли, какое дело, сегодня случайно попал на женский митинг.
В первый раз вижу, чтобы Амантаев был так сильно расстроен.
— Сегодня, как известно, не Восьмое марта.
— Нет, не Восьмое марта, — соглашается он.
— Что ж за митинг?
— В полдень Южный поселок остался без воды. Третий раз за месяц. Ремонтники, эти ослы, никого не предупредив, снова отключили всю сеть. Женщины, естественно, подняли шум.
— Это уж, как я понимаю, никакой не митинг, а бабий бунт.
Я нарочно подчеркиваю слово «бунт», так как отлично знаю, что его, Амантаева, всегда тошнит от подковыристых слов.
Но на этот раз он не стал меня переубеждать, не стал спорить.
— Пусть будет по-твоему, — безразлично произносит он. — Бунт так бунт… Звонит мне первый секретарь горкома. Спрашивает: «Ты знаешь, Амантаев, что Южный поселок сидит без воды?» — «Нет, не знаю», — говорю ему. «А следовало бы, между прочим, знать — напоминает он. — Ведь вы шефствуете над поселком?» — «Мы, — отвечаю. — Наш цех». — «Вот что, — вдруг предлагает он. — Возьми-ка с собой депутата — и айда на место! Выясни, в чем дело, устрани безобразие, а потом доложи мне. Все ясно?» — «Ясно», — отвечаю. Звоню депутату, избраннику Южного поселка, а им является старший инженер Булгаков, объясняю ему, что следует нам выехать на место. «А что я там не видел? — возражает Булгаков. — Идет ремонт водораспределительной сети, только и всего. Скоро закончат чинить, вода будет». Я не стал его слушать, приехал, вытащил из кабинета. Он отправился в поселок на своей машине, я — на своей. Жара, сам знаешь, — выше тридцати градусов в тени. Как и
