Как бы там ни было, ему повезло.
Глеб поднял руку, надавил на ногти покойника, убеждаясь, что есть она, едва заметная желтизна. А ведь достанься ему более активная форма, давно бы уже сгнил. С желтой лихорадкой целители не способны были сладить, разве что замедлить развитие.
А если…
В городе целителей немного, помимо того, который пользовал Анну. О пациентах своих говорить они не любили, но ситуация особая. Да и бляха Земляного поможет, если что.
Почки.
И вновь характерный налет, подтверждающий догадку. Частью свежий, выходит, что его, Глеба, проклятие подстегнуло болезнь. Смерть от проклятия избавила, а вот лихорадка продолжала разъедать тело.
А ведь вряд ли покойный являлся к целителю в обычном своем виде. А стало быть, в той, другой его жизни может отыскаться что-то интересное.
И Глеб вернулся к телу.
Желудок был полон. Надо же… и пища только-только начала перевариваться. А стало быть, убили покойного если не сразу после ужина, то почти.
Убили его не пару часов тому. Проклятие и болезнь, сплетясь воедино, поработали над телом. Остывало оно медленнее. Нет… часов восемь прошло, если не более того.
Глеб хмыкнул. И подвинул светляки.
Вот эту часть работы он ненавидел. Так… что тут? Гречка? И остатки мяса. Морковь. Запах, конечно, специфический, но… Вино? А вот и гриб. Снова мясо. Кусок чего-то мягкого и расползающегося. Бисквит?
– Вот всегда ненавидел, когда вы так делали, – раздалось за спиной тихое, и Глеб выругался. Вслух.
– Извините, – несколько смутился Мирослав. – Привычка.
А ведь подошел так, что Глеб не то что не услышал, не ощутил даже.
– Ничего. – Он размазал по тарелке содержимое желудка, пытаясь уловить хоть что-то. – Просто в следующий раз я могу… быть куда более несдержанным.
Тьма смеялась.
Она-то услышала человека загодя. Но промолчала. Она ведь не обязана предупреждать Глеба, раз Глеб не считается с тьмой. А ведь хочет она немногого…
– Надо же. – Мирослав осторожно обошел тело и остановился у столика. – Гм… погодите… а дайте-ка…
Глеб вложил пинцет в протянутую руку.
– Ага… это ведь… – То, что Мирослав извлек из кучи, больше всего походило на головешку. – Воды бы…
Вид у головешки был весьма характерный.
И Глеб плеснул воды в плошку.
Отмывал кольжецкий гриб Мирослав старательно, а отмыв, вытер платком и только потом разломил пополам. Наклонился. Понюхал.
– Он самый.
И Глебу протянул. Запах был весьма характерным, острым, с горькими нотками полыни.
– В одном месте только подают гречу по-купечески, которую грибками приправляют… – задумчиво протянул Мирослав, окинув тело новым взглядом. – И надо сказать, весьма себе место специфическое, не всякого пустят и не со всяким говорить станут.
– Со мной поговорят.
– Может, оно и так, да только… как бы вам сказать… вам бы вовсе не высовываться, уж больно народишко у нас взбудораженный. Того и гляди полыхнет. А оно нам надо? Нет уж, я тут сам… есть у меня один знакомец… да как сказать, знакомец… помог я ему когда-то, вот, стало быть, долг платежом и красен, да…
Мирослав завернул гриб в салфеточку.
– Я еще тогда подумал, что уж больно лохмотья его чистые…
Глава 8
Проснулась Анна ближе к полудню.
Потянулась. Перевернулась на живот. Улыбнулась самой себе, провела пальцами по лицу, стирая эту улыбку. Ни к чему…
Солнце проникало сквозь полог листвы, заставляя ветви тянуться к свету. Стекла оранжереи дробили его на осколки, и казалось, сам песок светился. Впрочем, температуру пришлось понизить и открыть духовые окна, впуская поток прохладного воздуха.
Она смахнула испарину со лба.
Проверила воду в искусственном ручейке, из которого поднимались тяжелые ветви коряг. Присаженный на них мох разросся, и в нем скрывались темные бусины бульбофиллумов. Над самой водой раскрылись треугольные цветы масдеваллий. Они покачивались, словно перешептывались. Анна убрала несколько отмерших листьев, отметив, что в принципе пару растений можно будет разделить без особых проблем. А вот дракулам было явно жарковато, хотя лето только-только началось.
Движение она ощутила спиной.
– Арвис? – Анна убрала сухие плети сребролистника в корзину. – Доброе утро. Вернее день. Сбежал?
Мальчишка дернул плечами.
– Сбежал. Люди злые, – сказал он, усаживаясь на тропинку, и, протянув руку к плевроталлису, что обжил россыпь камней, замер, будто задумался. – Убить хотят.
– Тебя?
Он ткнул пальцем в иглообразный лист и вздохнул:
– Всех. Боятся. Почему, когда люди боятся, они хотят убить?
– Понятия не имею. – Анна вытерла руки. – Но быть может, вам и вправду стоит уехать? У меня есть дом, там хватит места для всех.
– И они боятся. Меня. Я слышал. Илья говорит, что меня надо кончить, пока я пасть не открыл.
Анна зажмурилась.
Никуда не делось солнце. И свет не исчез. Только легкость пропала.
– Но его не слушают. Пока. Я молчу. Они думают, я все еще дикий и говорить не умею. Я думаю, что пусть они думают. Я умею говорить, но не стану. Я понимаю.
Он склонил голову набок и продолжил:
– Они думают, что их секреты плохие. Но я знаю, что есть очень плохие секреты. Такие, которые… когда то существо сидело внутри, я видел… всякое. У тебя кровь нехорошая.
– И не только кровь. – Анна поднялась и отряхнула брюки. – Идем к лилиям? Я давно к ним не заглядывала.
Арвис тут же вскочил. Кажется, к лилиям он готов был бежать. И от шубы отказался. Только остановился на пороге, закрыл глаза и сделал глубокий вдох.
– Замерзнешь, – заметила Анна.
– Нет. Хорошо.
Снег захрустел под ногами. Арвис остановился. Присел. Сунул пальцы в припорошенный снегом куст. Вытащил руку и облизал белую взвесь.
– Смотри, простынешь – лечить не стану.
– Станешь. Ты хорошая. Только кровь плохая. Очень-очень. Не знаю. Я видел. Плохо помню. Он не все показал. Только чтобы других злить. Тебя не было. Он знал бы, что тебе показать. А я только кровь запомнил.
Арвис сел и стянул ботинки, пошевелил пальцами.
– Может, все-таки…
Его кожа побелела, сравнявшись по цвету со снегом, но, кажется, особых неудобств мальчишка не испытывал. Напротив, он выглядел весьма и весьма довольным. И еще сосредоточенным.
– Я забыл. – Он сам выбрал дорогу. – Сейчас увидел тебя и вспомнил. Вчера увидел то и тоже вспомнил. Но до того – забыл. Я думаю, я видел больше, но как сделать, чтобы вспомнил?
