занятия по рукопашному бою.
Напротив собравшегося войска стоял предмет размером с голову, накрытый простынёй. По обе стороны от него стояли Бейтс и Хаммонд, а по левую сторону сидела Матрона и остальные взрослые — тётя и трое бабушек-дедушек; с ними сидел Грин, его рука до сих пор лежала в перевязи. По правую сторону в два ряда выстроились офицеры, все с «303»-ми винтовками в руках.
Нортон подкатил меня к ряду кресел и остановил рядом с Грином. Затем он промаршировал к строю и занял своё место. Встав по стойке «вольно», он подмигнул мне и слегка дёрнул плечами, словно говоря: «я понимаю, всё это — фарс».
Едва Нортон занял своё место, Бейтс встал. Он выглядел даже хуже, чем когда я видел его в последний раз. Хоть он и был чисто выбрит, всё его лицо было в красных пятнах и порезах. Причина этого была ясна — руки его, сжимавшие за спиной офицерскую трость так крепко, что даже кулаки побелели, тряслись. Взгляд его расфокусирован; когда он говорил, он казалось, смотрел не на кого-то конкретно, а куда-то влево или вправо, либо в пространство позади людей.
Мак стоял по стойке «смирно» перед отрядом, лицом к Бейтсу. Он смотрел ему прямо в глаза, не двигаясь. Бейтс ни разу не встретился с ним взглядом.
— Вольно, парни. — Мальчишки, многие из которых не были до конца уверены, что это означает, нервно поёжились от холода. — Когда я был маленьким, мой дедушка рассказывал мне о Второй Мировой войне. Рассказывал о героях, безрассудных храбрецах, тайных операциях, хитрых генералах, злобных нацистах. Тогда всё казалось так просто. Добро против зла, добро победило, зло проиграло, все счастливы…
Он умолк и уставился в пространство. Секунды шли и становилось понятно, что это не просто драматическая пауза. Тишина вскоре стала неловкой, народ начал переглядываться и гримасничать. Всех охватило смущение, а затем и настоящий дискомфорт. Прошло, наверное, не менее минуты, прежде чем он продолжил, и все смогли расслабиться.
— Но, в таком мире, как этот? — Он заговорил жёстче, увереннее. Он начал повышать голос почти до крика. — Теперь же важно только выживание. Убей, или будь убитым. Это тяжело, отвратительно, жестоко и неправильно, но в таком мире нам жить и мы должны быть такими же жёсткими, чтобы выжить. Я знаю, мы все теряли близких. Но они не будут забыты. Мы будем строить идеальный дом здесь, на территории нашей любимой школы, и будем нести память о павших от чумы, и от безумия, что настало после неё.
Он снова взял паузу, но на этот раз, слава богу, то было сделано ради драматизма.
— Мой коллега, мистер Хаммонд, отдавший жизнь этой школе, создал памятник нашим погибшим. Мистер Хаммонд… — Он уступил место Хаммонду и сел сам.
— Эм, благодарю, Бейтс. — Он выдержал паузу, собираясь с мыслями, затем, к моему удивлению, оглядел толпу чистым суровым взглядом. В его глазах читалась целеустремлённость, а челюсть была сжата. Немощный пенсионер, которого мы спасли на дороге, сменился строгим дисциплинированным стариком.
— Однако боюсь, я не могу согласиться с вашим мнением. Видите ли, я помню войну. Я был всего лишь мальчишкой, но даже я помню, что в ней не было великолепия. Когда мои родители сгорели заживо в собственном доме во время операции «Блиц»[10], они не были героями, они были жертвами поголовного истребления. Во время «блицкрига» в Англии погибли сотни тысяч, погибли в постелях, погибли за завтраком, погибли по пути на работу или в паб, погибли в объятиях любимых. Вот это было тяжело, отвратительно, жестоко и неправильно. Но, знаете, как мы с этим боролись, а? Возвышаясь над этим! Мы выбрали порядочность, доброту и общительность, мы заботились друг о друге. Мы отказались превращаться в тех, с кем сражались, и поэтому мы победили!
Эти слова будоражили. Дух «Блица»! Победа над невзгодами! Битва за Британию! Никогда на нашей земле и т. д. Я сидел и размышлял обо всех бомбах, сброшенных нами на Германию — что сказать, порой я бываю циничным засранцем — но больше меня интересовала реакция Бейтса и Мака на эту обличительную речь. Лицо Мака не выражало ничего, но взгляд Бейтса, наконец, сфокусировался, и он выглядел злым.
— Однако, вы, Бейтс, что вы предлагаете детям пред лицом всех этих ужасов? Больше смертей! Нельзя отвечать насилием на насилие; бороться чумой, страхом и отчаянием при помощи оружия! Если хотите создать армию, вооружаться следует знаниями, которые помогут восстановиться им самим, помочь восстановиться другим. Затем вы, возможно, сумеете сдержать прилив. Но, всё, что предлагаете нам вы — форму, оружия, марши — это лишь возможность умереть ни за что, вместо того, чтобы искать способы жить! Поэтому я создал вот это.
Он повернулся, сорвал простыню со скульптуры, и открылась фигура из гипса, сиявшая в отраженном снежном свете. Это был мальчик лет двенадцати, одетый в школьную форму. В одной руке он держал стопку книг, а в другой у него был ранец с ярко-красным крестом. Под фигурой стояла табличка с надписью: «Из тьмы через мудрость и сострадание», а ещё ниже список погибших.
Мы все изумлённо таращились на блестящую статую. Я и не думал, что Хаммонд способен изобразить нечто, столь хорошее. И, судя по выражениям лиц остальных, никто не думал.
— Всю мою жизнь, школа была для меня домом, — произнёс Хаммонд. — Она представляет всё, во что я верю и ценю — доброту, долг, образование и уважение. Превращение её в военный лагерь принижает всё, на чём она стоит, и я не позволю этому случиться.
Кто-то начал хлопать. Матрона. Она поднялась на ноги и зааплодировала. Её примеру последовали все взрослые вместе с Обеденной Леди.
Бейтс был багровым от ярости, он смотрел на этот пример несоблюдения дисциплины, он замер, шокированный открытым неповиновением тому, чего он пытался достичь.
Затем один, другой третий, все мальчики начали аплодировать. Вон оно, решил я. Это мог быть тот самый миг, когда мы отойдём от края, бросим игры в военных и немного восстановим царство разума и гуманизма; миг, когда мы выдернем ковёр из-под ног Бейтса и Мака и возьмём всё в свои руки. Всё зависело от того, как наши прославленные вожди ответят на этот мятеж.
Бейтс вскочил на ноги и бросился к Хаммонду, который остался стоять на месте.
— Ох, бля, — прошептал я. — Понеслась.
— Мне следовало бы пристрелить вас на месте за неподчинение, — прошипел он.
Аплодисменты стихли, когда все заметили, что ладонь
