некомпетентным в нашем деле. Здесь мы можем оперировать лишь с одаренными волею существами, которые предстоят перед познавательной способностью в качестве объективных и внешних явлений, т. е. как предметы опыта, и их надо теперь исследовать и анализировать как таковые, частью по общим, господствующим над всем вообще опытом, что касается его возможности, a priori известным правилам; частью по фактам, какие дает готовый и действительно имеющийся опыт. Тут уже, стало быть, мы имеем дело не с самою волею, открытой лишь для внутреннего чувства, а с хотящими, движимыми волею существами, которые служат объектами внешних чувств. Если же с этим и связан тот недостаток, что нам приходится рассматривать подлинный предмет наших изысканий лишь косвенно и на более далеком расстоянии, то недостаток этот перевешивается тем преимуществом, что мы можем теперь пользоваться при своем исследовании гораздо более совершенным органом, нежели темное, глухое, одностороннее прямое самосознание, так называемое внутреннее чувство, – именно рассудком, снабженным всеми внешними чувствами и всеми средствами для объективного понимания.
Самой общей и коренной формой этого рассудка оказывается закон причинности, так как даже только благодаря его посредству осуществляется созерцание реального внешнего мира, в котором мы ощущаемые в наших органах чувств состояния и изменения тотчас и вполне непосредственно понимаем как «действия» и (без постороннего руководства, наставления и опыта) мгновенно делаем переход от них к их «причинам», которые именно благодаря этому рассудочному процессу и представляются нам в виде объектов в пространстве. (Обстоятельное изложение этого учения находится в трактате «О законе основания», § 21 второго издания.) Отсюда, бесспорно, явствует, что закон причинности сознается нами a priori, т. е. как необходимый для возможности всякого вообще опыта, причем мы не нуждаемся в косвенном, трудном, даже просто неудовлетворительном доказательстве, какое дано для этой важной истины Кантом. Закон причинности дан a priori, как всеобщее правило, которому подчинены все реальные объекты внешнего мира без исключения, – этим отсутствием исключений он обязан именно своей априорности. По самой своей сущности он прилагается к одним только изменениям и гласит, что где и когда в объективном, реальном, материальном мире что-нибудь сильно или слабо, много или мало изменяется, то непременно как раз перед этим должно измениться и что-нибудь другое, а чтобы изменилось это последнее, перед ним опять должно что-нибудь измениться, и так далее до бесконечности, так что никогда нельзя усмотреть какого-либо начального пункта в этом регрессивном ряду изменений, наполняющем время, как материя пространство, или хотя бы только мыслить его возможность, не говоря уже о том, чтобы принимать его за данный. Ибо неустанно возобновляющийся вопрос: «Чем вызвано это изменение?» – никогда не дает рассудку последней точки опоры, как бы он при этом регрессе ни утомился: вот почему первая причина совершенно так же немыслима, как начало времени или граница пространства. Равным образом, по закону причинности, раз предшествующее изменение, причина, наступило, то проводимое им позднейшее изменение, действие, должно наступить с полной неизбежностью, т. е. следует за ним необходимо. Эта черта необходимости выявляет в законе причинности особый вид закона основания, который есть самая общая форма всей нашей познавательной способности: проявляясь в реальном мире в виде причинности, он обнаруживается в мире мыслей как логический закон об основании познания и даже в пустом, но a priori созерцаемом пространстве – как закон строго необходимой взаимной зависимости положения всех частей пространства по отношению друг к другу, – детальное доказательство этой необходимой зависимости для частных случаев составляет всю задачу геометрии. Поэтому-то, как уже разъяснено мною в начале, быть необходимым и быть следствием данного основания – понятия взаимообратимые.
Таким образом, все изменения, происходящие с объективными, в реальном внешнем мире лежащими предметами, подчинены закону причинности, и потому, когда и где бы они ни совершались, они всегда совершаются необходимо и неизбежно. Отсюда не может быть исключения, ибо это априорное правило обусловливает всякую возможность опыта. Что касается его применения к какому-либо данному случаю, то остается лишь вопрос, идет ли дело об изменении какого-либо во внешнем опыте данного реального объекта; если так, то его изменения подлежат введению закона причинности, т. е. должны вызываться какой-нибудь причиной, а потому именно наступают с необходимостью.
Если мы теперь с этим всеобщим, a priori известным и потому для всякого возможного опыта без исключения действительным правилом подойдем ближе к самому этому опыту и будем рассматривать данные в нем реальные объекты, к возможным изменениям которых прилагается наше правило, то мы скоро заметим в этих объектах некоторые глубоко идущие коренные различия, давным-давно уже послужившие основою для их классификации. А именно: мы видим тут частью предметы неорганические, т. е. неодушевленные, частью органические, т. е. живые, которые в свой черед разделяются на растения и животных. Эти последние, опять-таки, оставаясь в существенных чертах сходными друг с другом и отвечающими своему понятию, все-таки представляют собою чрезвычайное разнообразие и тонко дифференцированную шкалу совершенства, начиная с еще близко родственных растению, трудно от него отличаемых, вплоть до самых законченных, наиболее полно отвечающих понятию животного; на вершине этой шкалы стоит человек – мы сами.
Если теперь мы, не смущаясь этим разнообразием, будем рассматривать все вообще эти существа лишь как объективные, реальные предметы опыта и соответственно тому приступим к применению нашего закона причинности, a priori обусловливающего возможность всякого опыта, к возможным с такими существами изменениям, то мы найдем, что хотя опыт всюду складывается согласно этому a priori известному закону, однако упомянутой большой разнице в сущности всех объектов опыта отвечают также сообразные с ней видоизменения в том способе, как причинность осуществляет на них свое право. Точнее, соответственно трехчленной разнице неорганических тел, растений и животных, всеми их изменениями управляющая причинность обнаруживается тоже в трех формах, именно как причина в теснейшем смысле слова, как раздражение и как мотивация, причем эти видоизменения причинности ничуть не умаляют ее априорного значения и, следовательно, обусловленной ими необходимости результата.
Причиною в теснейшем смысле слова будет то, в силу чего наступают все механические, физические и химические изменения предметов опыта. Она всегда характеризуется двумя признаками. Во-первых, при ней находит свое применение третий ньютоновский основной закон: «Действие и противодействие равны между собой», иными словами, предыдущее состояние, называемое причиной, испытывает одинаковое изменение, как и последующее, называемое действием. Во-вторых, согласно второму ньютоновскому закону, степень действия всегда точно соответствует степени причины, т. е. усиление последней влечет за собою также одинаковое усиление первой, так что, если только известен характер действия, тотчас по степени интенсивности причины можно знать, измерить и вычислить также степень действия, и vice versa (наоборот. – лат.). При эмпирическом приложении этого второго признака не надо,
