что сейчас пройдёт в каюту, только на минуту присядет на стоявшее на юте соломенное кресло, уж очень ночь была хороша!
Но, опустившись на кресло, он вдруг почувствовал во всех членах тёплую истому, и непреодолимый сон словно чем-то окутал его не только вопреки его желанию, но и вопреки тем усилиям, которые он делал, чтоб не заснуть.
XXI
Странное и вместе с тем страшное пробуждение готовилось Урвичу.
Заснул он сразу, словно камень канул в воду, и погрузился в какое-то небытие без сновидений и без ощущений.
Он никогда не мог сообразить потом, сколько он времени проспал так, очевидно приведённый в состояние сна одним из сильнодействующих наркотиков, вероятно, подмешанным в чай.
Горячую воду для чая кипятил старый Джон, и он же сам подал её.
Очнулся Урвич от неимоверной возни и шума, бывших вокруг него.
Облачка на небе разошлись, полумесяц светил ярко, и первое, что увидел Урвич, открыв глаза — синее небо и паруса «Весталки».
Он лежал, связанный, навзничь на палубе.
Среди возни и криков, заставивших его очнуться, громче других раздавался голос старого Джона, который распоряжался.
— Хватай! Хватай его сзади! — кричал он. — Вали! Да не трусь! Нас же восемь, а он один!
Урвич понял, что эти «восемь» были негодяи матросы, предводительствуемые Джоном, а «один» — несчастный шкипер, проснувшийся, видимо, вовремя, не давший связать себя и отбивавшийся теперь.
Нокс был крепок телосложением и отбивался долго, но восемь человек осилили его. Послышался их крик.
— За борт! — скомандовал Джон.
И тяжёлое тело бухнуло в воду, так что раздался всплеск, и затем всё стихло.
— Ну, с самым главным покончили! — сказал Джон. — Так-то, братец! — наставительно добавил он, очевидно, перегибаясь за борт, потому что голос его зазвучал глуше. — Ты говорил, что восемь пуль на каждого из нас по одной, а вот мы и без пальбы отделались.
Из этих слов Урвич должен был заключить, что Джон слышал, сидя у люка, весь их разговор с бедным Ноксом за чаем.
— А всё-таки, — возразил другой голос, — он не дёшево достался! Мы не знаем, как он стреляет из пистолета, но ножом он владеет отлично.
— Уберите раненых! — приказал Джон.
Значит, были и раненые, если он приказывал убрать их.
Был некоторый промежуток времени, когда продолжалась возня, на этот раз молчаливая и более миролюбивая.
— Несите в каюту! — распоряжался Джон.
— Да одного и нести не стоит, — возразили ему. — Он мёртвый.
— Кто?
— Билли-Том.
Билли-Том был один из матросов, самый молодой из всех остальных.
— Двое раненых и один убитый! Постоял за себя! — послышался возглас.
Урвич невольно в душе удивился и порадовался, что шкипер, хотя и погиб сам, но по крайней мере троим отомстил, прежде чем погибнуть.
— Ну, а с этим что мы будем делать? — услышал Урвич новый голос над собой и инстинктивно, помимо самого себя, повинуясь чувству самосохранения, закрыл глаза, чтобы представиться спящим.
Связанный по рукам и ногам, он не мог постоять за себя, как сделал это шкипер, и ему оставалось только ждать решения своей участи и не ускорять это решение тем, что они узнают, что он проснулся.
— Что ж, и его за борт? — спросили опять. — Церемониться с ним нечего!
— Берись, ребята!..
Кто-то наклонился над ним и схватил уже за ноги, но в это время старый Джон проговорил:
— Оставьте мальчишку в покое! Один он не опасен нам!
— Чего ж с ним церемониться! — повторило на этот раз несколько голосов.
— Тащи!..
— В воду!..
— Я говорю — оставить! — крикнул Джон.
— А с какой стати?..
— А хотя бы с той, что один из нас убит, двое ранены, осталось всего пятеро и лишний человек для работы на шхуне не помешает. Мы его живо вышколим, а потом можно разделаться с ним; к тому же кто нам будет готовить такие кушанья, как он? Мы его определим к себе в коки!
Эти слова подействовали.
— В коки! В коки! — завопили кругом.
— А пока пусть его лежит тут и спит! — заключил Джон.
— Что же, развязать его?
— Можно и не развязывать.
На шхуне всё стихло и как будто пришло в обычный, нормальный порядок.
Связанный Урвич лежал и думал, думал без конца.
Сон, разумеется, не шёл ему на ум: слишком большое нервное потрясение пришлось ему перенести, да и связанные руки и ноги мешали заснуть.
«Что ж дальше?» — спрашивал он себя.
Судьбу, предстоявшую ему, он уже знал из решения, которое высказал старый Джон, остановив матросов, когда они хотели выкинуть его за борт.
Ему предстояло сделаться коком у этих разбойников, то есть из хозяина шхуны, каким поставил его здесь Дьедонне, превратиться в слугу и терпеть помыкания грубых людей и, может быть, их побои.
Теперь он, упрекая себя, вспоминал, как заступался он за старого Джона и отстаивал его на свою же погибель и, главное, на погибель ни в чём не повинного Нокса, который, как человек более опытный, сразу оценил по достоинству кока и недаром невзлюбил его.
Урвич напрасно раскаивался, зачем не послушался этого более опытного человека и ещё имел дерзость — да, дерзость, иначе он не мог назвать это — считать его сумасшедшим, страдающим манией преследования.
«Если судно полюбится экипажу, — пришли ему в голову слова Дьедонне, — плавание будет счастливое».
Вот тебе и счастливое плавание!
Шхуна действительно полюбилась экипажу, но полюбилась уж слишком.
Урвич чувствовал себя виноватым — и перед Ноксом, и перед Дьедонне.
Ведь всё-таки он был на положении хозяина «Весталки» и оказался настолько непредусмотрительным, что допустил разыграться такой истории, не послушав инстинкта старого моряка-шкипера и вмешавшись в его дело.
Если б он не заступился в Сингапуре за кока, Нокс, вероятно, прогнал бы его, а без Джона не остались бы и другие матросы его шайки на шхуне, и ничего бы не случилось.
Но всё это были «если бы», а на самом деле Урвичу предстояла с завтрашнего же утра, как только развяжут его и подымут, ежеминутная пытка, нравственная и физическая.
Когда он во всех подробностях представил себе, что ожидает его впереди, он самым искренним образом позавидовал участи брошенного за борт шкипера.
Тот, по крайней мере, умер, защищаясь и отстаивая себя.
Неужели же он, Урвич, безропотно покорится произволу этой челяди и подчинится её насилию, будет слугою у них? И для чего? Для того чтобы отсрочить на несколько дней то, что всё равно должно случиться с ним…
Он ясно слышал сказанное старым Джоном: «Потом можно будет разделаться и с ним». Это значило, что они продержат
