— Если они будут, ответные-то! — воскликнул Кулибин. — Какая удивительная забота о людях, Ваше Императорское Величество! Господь благоволит человеколюбцам!
Но граф Аракчеев был более циничен. Или практичен? Произведя в уме некоторые подсчеты, он тут же выдал результат:
— Шанцевый инструмент обойдется значительно дешевле обучения и содержания рекрута. Сберегая солдат, мы сберегаем казну. Кстати, о казне…
— Ею займется Федор Васильевич, — перебиваю графа. — Тебе же, Алексей Андреевич, надлежит внести в уставы должные изменения, дабы ни одна ленивая скотина не смогла отговориться непонятностью и заумностью приказов. Это завтра, а сегодня займись отработкой новой тактики с семеновцами. Видишь — изнывают от любопытства? Вот и утоли жажду знаний!
— Простите, Ваше Императорское Величество, так ведь снег кругом?
— Я знаю.
— Земля смерзшаяся.
— И об этом докладывали.
— Но каким образом…
— Но ты же большевик, Алексей Андреевич!
— Я?
— Сомневаешься в государевом слове?
Если бы я знал тогда, чем оно обернется… Но нам не дано предугадать, как наше слово отзовется. В любом случае на будущее язык стоит попридержать и не разбрасываться незнакомыми понятиями. Граф Аракчеев, подумав, что государь обвиняет его в принадлежности к франкмасонам, поспешил опровергнуть незаслуженное и опасное подозрение весьма своеобразным способом. Самым, впрочем, для него естественным. Воспользовавшись полномочиями военного министра, пусть не объявленного, но считающегося таковым по умолчанию, Алексей Андреевич оставил на стрельбище половину гвардейцев под началом прапорщика Акимова, а с другой же половиною двинулся в Петербург вслед за нами. Отправился, ага… Пока в Михайловском замке царили тишь да благодать, столица оказалась поставленной… хм… скажем так, на уши. Руководствуясь составленными еще Бенкендорфом списками, он прошелся по городу частым бреднем, вылавливая не представлявших доселе интереса третьестепенных членов масонских лож. И каждому был задан главный вопрос:
— Ты большевик?
Не менее сотни сознавшихся в этом грехе были тут же отправлены на рытье окопов, получив снисхождение за честность, остальные, забитые подобно селедкам в старые гатчинские казармы, дожидались решения своей участи.
Курьез сей мне был доложен на следующий день, вызвав немалое веселье с моей стороны и удивление тем весельем со стороны Аракчеева:
— Я что-то сделал не так, Ваше Императорское Величество? — спросил Алексей Андреевич, обеспокоенный моим приступом истерического смеха. — Или арестованных теперь отпустить?
— Да ни в коем случае, граф! — Утираю слезы, представляющие угрозу тарелке с отбивными. — Особенно в отношении второго. Не допустим в христианском государстве столь богомерзких и еретических учений. Троцкисты нашлись доморощенные.
— Простите, Ваше Императорское Величество, кто?
— Ах да, ты же не знаешь… — Лихорадочно соображаю, чего бы соврать на этот раз. Вот и Мария Федоровна поглядывает с подозрением. — Это тайны Мальтийского ордена, граф, и сам понимаешь… тайные знания, традиции веков… Но насчет большевиков погорячился, однако.
— Да?
— Разумеется. Неужели я бы назвал столь верного слугу трона и Отечества каким-нибудь непотребством? Так что не изволь беспокоиться, Алексей Андреевич, большевики были и остаются людьми честнейшими, и принадлежность к ним является высшим знаком доблести. И ответственности, разумеется.
Присутствующий на ужине Ростопчин оторвался от предоставленных Аракчеевым проскрипционных списков и с легкой завистью в голосе произнес:
— С двумя миллионами, возвращенными в казну в течение одного дня, можно рассчитывать на вступление в столь славную когорту. А вот что делать обыкновеннейшему канцлеру?
— Денег мне найди на двадцать тысяч кулибинских винтовок. — Нож в моей левой руке делает полукруг и показывает в сторону занятого увлекательным сражением с бужениной механика. — Не поверишь, эта борода многогрешная отказывается поставлять оружие бесплатно.
— Государь! — В знак высочайшего благоволения механику позволено обходиться без долгого титулования, чем он с превеликим удовольствием пользуется, подчеркивая свою исключительность. — Разве в тех копейках дело, государь? Переделка штуцера под заряжание с казны обойдется всего в шесть рублей.
— Однако! — на грани приличия присвистнул Ростопчин. — Не жирновато ли будет?
— В самый раз! — огрызнулся Иван Петрович, чувствуя мой одобрительный настрой. — И харя не треснет, не извольте беспокоиться. Кто не хочет кормить своих механиков, тот будет кормить чужую армию.
— Изрядно сказано, — кивнул Аракчеев. — Но, как я понимаю, есть какие-то иные препоны?
— Сколько угодно, — согласился Кулибин. — Я не говорю о том, что при упоминании допусков в тысячные доли дюйма мастера у виска крутят, а иные за насмешку с кулаками кидаются. Нету у нас мастеров столько — нету! А один, пусть с шестью помощниками, в неделю не более трех штук дам. А припас, государем гремучей ртутью поименованный, где взять в потребных количествах?
— Сделай.
— Я тебе что, Алексей Андреевич, аптекарь, слабительное снадобье пудами изготавливающий? — Вдруг замолчал неожиданно, уставившись перед собой в одну точку. Потом пробормотал: — Аптекарь? Пожалуй, оно и верно. Ваше Императорское Величество, прошу разрешения сей же час отлучиться в аптеку по государственной надобности.
И убежал, не дожидаясь разрешения, как был — с повязанной на шею салфеткой.
Ростопчин проводил изобретателя взглядом, вздохнул и сбил невидимую пылинку с рукава своего казачьего, по новой моде, чекменя:
— Увлеченный человек, благослови его Господи.
— Да и я не забуду, — намекаю многозначительно. — Так что же насчет денег, Федор Васильевич?
— Их нет, Ваше Императорское Величество! — бодро отрапортовал канцлер.
— Как это нет? А кто только что намекал на два миллиона?
— Не намекал, прямо говорил. Эти миллионы есть, но… но их как бы и нет. Все имущество заговорщиков, подлежащее конфискации, оценивается в кругленькую сумму, Ваше Императорское Величество. Но именно оценивается и не является наличностью. Да, конечно, золото и каменья можно обратить в деньга, но основную долю составляют земельные и лесные угодья, деревни с крестьянами, дома в обеих столицах и иных городах.
— Хреново.
— Иного слова и не подобрать, Ваше Императорское Величество. Оно одно со всей полнотой отражает состояние финансов нашего государства. А сделанные в прошлое царствование долги…
— Мамашиными грехами мне в морду не тычь! Лучше скажи, что делать будем?
Неожиданно вмешалась императрица, доселе внимательно и, главное, молча слушавшая умные мужские разговоры. Женская логика, как всегда, была безупречна:
