ровно убитые… Мы-то все покеда в землю успели закопать.
— Ну а когда проснулись, не догадались?
— А пускай догадываются… Как же это они донесут-то. С обыском, мол, пришли, а сами чай гонять. Ну, меня они, конечно, крыли… Ну, дал им по мере картошки… В общем благополучно…
Варвара Петровна тихонько подошла к Кате и стала расстегивать ей ворот.
Огурцов потер себе руки.
— Эх, кабы денег не было. Что бы за жизнь была.
— Нда… Ерунда…
И князь снова полез за портсигаром.
Но Огурцов теперь был увлечен чем-то, видимо, более интересным.
Он внимательно следил за тем, что делает Варвара Петровна.
XI. НОВАЯ БЕДА
УТРОМ Катя проснулась с очень тяжелой головой.
На столе опять кипел самовар, Огурцовы пили чай, а Варвара Петровна с довольной улыбкой шила какой-то широкий пояс из холста.
— Проснулась? — спросила она у Кати приветливо, — вот я тебе пояс сшила, с ним теплее будет.
Все почему-то засмеялись.
Варвара Петровна надела Кате пояс под кофточку и зашила его на ней.
— А теперь пей чай, да пора итти, а то к двенадцатичасовому опоздаем…
— Теперь расписание спуталось.
— Ну все-таки…
Пояс, который Варвара Петровна надела на Катю, был довольно жесткий, и Катя сразу догадалась, что в нем деньги. Это подтверждало и крайне довольное лицо Варвары Петровны: Катя почувствовала себя чем-то в роде воровки, и при виде милиционера на станции ей стало не по себе. Но она ничего не сказала тетушке, тем более, что никто не обратил на них никакого внимания, и они благополучно втиснулись в грязный вагон с выбитыми стеклами. Сесть пришлось прямо на пол между валенками и сапогами пассажиров. Поезд еле сдвинулся с места. В вагоне трудно было дышать от вони. Какой-то старик курил злейшую махорку, поминутно сплевывая, все рассуждали о голоде и о холоде и ругались последними словами.
— Прежде бывало соль-то копейка фунт…
— Прежде… А помещики? Это ничего?
— Пуговицы и то нигде не купишь! Эх, жизнь…
На верхней полке в это время кто-то заворочался.
— Эй, сволочь, осторожнее… Вши с тебя сыпятся…
Катя вздрогнула от отвращения. Несколько вшей в самом деле упали на нее.
— Девонька, ты их к ногтю, — сказала какая-то женщина и, видя, что Катя не решается, сама стала ловить на ней вшей, с необыкновенной ловкостью давя их под ногтем.
— Вот от чего тиф-то по России гуляет, — пробормотал какой-то гражданин в очках.
— Тиф не от вшей.
— А от чего же?..
— Вообще сам по себе. Болезнь.
— Да болезни-то от чего… От бактерий. А носителями тифозных бактерий и является вошь.
— А почему же раньше и вши были и клопы, а тифу этого самого и не слыхали?
— Тиф всегда был, но теперь он принял массовые размеры…
— Голубчик, это мы все очень хорошо понимаем. Только невозможно это, чтоб от такого насекомого существа человек, скажем, помирал.
— Да знаете ли вы, что бактерия так мала, что ее простым глазом не увидишь. Только под микроскопом.
— Ну, а это один обман. Это пустяки… Коль чего не видно, так нечего и смотреть…
— С вами говорить… Вот девочка теперь заболеть может тифом, все из-за вашей грязи.
— А вы не каркайте…
— Я не каркаю, а говорю. А если б не ваша грязь…
— Да это не с меня вши, а сверху.
— Я не про вас, а про народ вообще.
— С чистоты не воскреснешь, с погани не треснешь.
— Вот именно, треснешь.
— Мы покеда живы.
— А ну вас…
На каждой станции поезд стоял по полчаса, ибо паровоз заглохал, как перестоявший самовар.
До Москвы добрались только к вечеру.
Петя уже спал, когда Катя вошла в комнату.
Зина сидела рядом и дремала возле только что погасшей печки. За стеной по обыкновению звучала гитара.
— Ну, как он без меня?
— Ничего, очень хорошо. Такой умный мальчик. Я ему разные истории рассказывала.
Когда Зина ушла, Варвара Петровна сняла с Кати пояс и приказала ей ложиться спать.
Катя покорно легла к стенке и долго слышала, как Варвара Петровна шуршала бумажками.
Московская жизнь Кати шла довольно спокойно, без особенных тревог и волнений. Пока тетушка ходила по своим делам, Катя варила обед, беседуя с Зиной. На улицу она почти не выходила. Зина водила Петю как-то вечером смотреть трамвай, и тот вернулся в полном восхищении. Он спросил Катю.
— Почему у трамваев глаза ночью красные, а у кошек зеленые?
Варвара Петровна стала относиться к Кате гораздо лучше, очевидно, оценив ее хозяйственные способности. Катя была рада, что Петя по крайне мере сыт и живет в тепле. Однако она чувствовала себя все время словно на вокзале: вот-вот раздастся звонок и нужно будет снова куда-то ехать. Ведь не навсегда же она поселилась здесь с Петей, ведь должна же как-нибудь измениться ее жизнь. В особенности за последнее время Катю стало томить какое-то беспокойство. Есть ей совсем не хотелось, иногда вдруг начинало знобить, хотя печка топилась во-всю. Вдобавок явился Рвач, опять пошептался с Варварой Петровной, а когда он ушел, та объявила, что завтра снова придется ехать в Каширу. Перед сном Варвара Петровна велела Кате снять ладонку.
— Я тебе новую ленточку пришью, боюсь, как бы эта не оборвалась.
Катя в эту ночь видела какие-то странные, тяжелые сны. Она часто просыпалась, и ей было душно и трудно дышать.
Утром тетка вернула ей ладонку и опять повторила, какое она имеет чудесное свойство и как опасно ее потерять.
У Кати болели руки и ноги, и вся она была словно в каком-то оцепенении. Она равнодушно простилась с Петей и, зевая, пошла за Варварой Петровной.
Была оттепель.
Прохожие скользили и ругались.
Около какого-то дома жильцы, исполняя трудовую повинность, с ленивою яростью чистили тротуар.
Вдруг Варвара Петровна поскользнулась и упала.
Какой-то парень, проходивший мимо, громко захохотал.
— Еще девять раз осталося.
Варвара Петровна с помощью Кати с трудом поднялась, но когда попыталась шагнуть, вскрикнула и побледнела.
— Ой, не могу, — сказала она, — ногу, должно быть, вывихнула.
Опираясь на Катю, она еще попыталась сделать шаг и опять застонала.
— Вот горе-то, — пробормотала она, — неужто домой возвращаться. Нельзя. Надо ехать.
Но как ни кусала она себе губы, чтоб не кричать, сделав несколько шагов, замахала руками.
— Ой… ой… не могу… Как огнем жжет…
Варвара Петровна чуть не плакала.
— Как же быть-то теперь. Как же быть-то…
Целый час они возвращались домой.
Придя, Варвара Петровна тотчас сняла валенок и увидала, что нога ее в щиколотке раздулась. Дотронуться было очень больно. Наступить она уже совершенно не могла.
Но
