Шон: «Как-нибудь в другой раз».
«Дома никого, если хочешь поплавать».
Шон: «Отлично, потому что я уже у твоего дома».
Выскочив из постели, я бегом спускаюсь по лестнице и открываю дверь, увидев на пороге Шона с влажными после душа волосами, прелестно спутавшимися на макушке. Он стоит, прислонившись к своей «Нове» со скрещенными руками. Шон одет в шорты, ботинки и черную майку, а я стою в дверях бог знает в каком виде.
Я краснею и провожу пальцами по волосам.
– Только что проснулась.
– Ты красивая. – Он идет ко мне.
Я киваю за плечо.
– Можешь зайти. Папы не будет до позднего вечера.
Шон наклоняется, чтобы поздороваться со мной поцелуем в щеку, но я уклоняюсь.
– Еще зубы не чистила.
– Да пофиг. – Он наклоняется и приникает губами к моему подбородку в томительном поцелуе, отчего атмосфера между нами накаляется.
Затаив дыхание, я еле сдерживаюсь, чтобы не притянуть Шона к себе.
– У тебя есть походные ботинки?
Его вопрос сбивает меня с толку.
– Эм, да.
– Оденься полегче и надень их. Хочу кое-что тебе показать.
– Ты ведешь меня в поход?
Поход – последнее, чем я хочу с ним заняться.
– Ты не пожалеешь.
– Как красиво, – выпаливаю я на одном дыхании, когда мы карабкаемся по очередным валунам на край горы. Я пытаюсь взобраться на скалу, мышцы протестующе ноют, а голеней касается мох. Шон сзади следит за каждым моим движением. Я опускаю взгляд вниз и наблюдаю, как он, касаясь кожи дыханием, придерживает меня за бедра на случай, если я оступлюсь.
– Не могу не согласиться. – Он придерживает меня за задницу, помогая перелезть через большой валун. Я перебираюсь и чувствую, как подкашиваются ноги от явного намека в его голосе.
– Куда ты меня ведешь? – спрашиваю я и, сделав последний шаг, любуюсь видом. Шон поднимается следующим, за спиной у него висит огромный, тяжелый рюкзак, который вообще не мешает ему подниматься. Шон хватает меня за руку и переплетает наши пальцы.
– Теперь уже недалеко.
Смотрю на часы. Я должна встретиться за ужином с Романом, и меня бесит, что я до сих пор при мысли о нем испытываю тревогу. Мне будто снова одиннадцать лет. После нескольких трапез нам все также неловко, как и в первые дни после моего приезда.
– Сколько времени? – спрашивает Шон, стрельнув глазами в мою сторону.
– Еще рано.
– Куда-то спешишь?
– Нет, извини, просто дело в моем отце. – Я встревоженно вздыхаю. – Должна с ним поужинать.
– Но ужин еще нескоро.
– Верно, – произношу я так, что мой ответ больше похож на вопрос.
– Значит, сейчас ты свободна, здесь и со мной.
Я останавливаюсь и хмурю брови.
– А-га-а.
– Значит, ты и должна быть тут, со мной.
– Так и есть.
– Это вопрос?
– Нет. Я же с тобой.
– Но думаешь о своем отце.
– Ничего не могу с собой поделать.
– Уверена в этом?
Я хмурюсь.
– Это тест?
– Как поется в гимне: «Над землей свободных и домом храбрых», – бормочет Шон, на ходу качая головой.
– Да, и правда. – Я иду за ним. – К чему ты клонишь?
Шон снова поворачивается ко мне.
– Я про то, что это страна умственно ущербных, зависимых от электроники рабов, которым промыли мозги средствами массовой информации.
– Ты только что меня оскорбил. И, думаю, сильно.
– Извини, просто уточняю. Зачем тратить текущее время на беспокойство о будущем?
– Текущее время?
– Это единственно важная мера времени. Время само по себе невидимая линия, мерило, которое придумали люди. Ты и сама это знаешь. И хотя время помогает ориентироваться, но оно все же способно вызвать дикий стресс, потому что ты позволяешь ему собой управлять.
Даже не смею опровергнуть его правоту. Мысли об ужине с Романом портят мне времяпровождение с Шоном.
– Ладно, извини.
– Не извиняйся. Просто не давай времени властвовать над тобой. Настоящее – это настоящее, будущее тоже когда-нибудь станет настоящим. Не будь рабом, помешавшимся из-за попыток подогнать себя под время. Настоящее – единственное, что тебе подвластно, но даже так это всего лишь иллюзия.
– Странный ты человек, – смеюсь я и качаю головой.
– Возможно. Или, возможно, всем уже нахрен пора очнуться и освободиться от коммерческого строя. Но люди не перестанут это делать, потому что им слишком удобно в своих пуховых одеялках, купленных через рекламу в «Инстаграме».
– А теперь ты намекаешь, что я слишком удобно устроилась?
– Смотря по обстоятельствам. – Он берет меня за руку, медленно расстегивает мои часы, бросает их на землю и разбивает вдребезги одним ударом ботинка.
– Охренеть! – Открыв рот как рыба, я таращусь на него. – Это невежливо!
– Что ты теперь чувствуешь?
Я поднимаю с земли разбитые часы и честно отвечаю:
– Мне обидно.
– Да, но сколько сейчас времени?
– Как видишь, теперь я понятия не имею, – огрызаюсь я и запихиваю уже бесполезные часы в шорты.
– Поздравляю, малышка, это свобода.
– Она нереальна.
– Для тебя. Ты еще живешь по расписанию, – Шон прижимает палец к моему виску, – вот здесь.
– Я поняла. Ты намекаешь, что мне нужно передохнуть, бла-бла-бла. Вот только был же менее болезненный способ донести свою точку зрения.
– Да, но ты не понимаешь, тебе нужно перестроить свой мозг. Готов поспорить, ты бы обозначила границу, если бы я попытался разбить ботинком и твой телефон.
– Ты чертовски прав, так я бы и сделала.
– Почему?
– Потому что мне он нужен.
– Для чего?
– Для… всего.
Шон вытаскивает из кармана сигарету, поджигает и, зажав пальцами, тыкает ею в мою сторону.
