1770-х годах, а к концу следующего столетия они уже комплексно обслуживали одиноких путешественников. У. Г. Хадсон в 1909 году так описывал эти изменения:
Путеводителей так много, что кажется, будто у нас их больше, чем в любой другой стране, а то и во всей Вселенной. В каждом графстве есть своя небольшая библиотечка: путеводители по городам, церквям, аббатствам, замкам, рекам, горам и, наконец, по графству в целом. Они доступны по разным ценам и в разных форматах. Если какой-то человек позволяет себе роскошь – обзаводится новым, самым актуальным путеводителем по какому-то месту и избавляется от старой книжки (что случается нечасто), то ее тут же возьмут себе более бедные, чтобы бережно хранить ее или передавать друг другу[216].
Литература позволяла не зависеть от советов и помощи местных селян. Путешественники все больше уединялись не друг от друга, а от общин, через которые проходили. Серия путеводителей «Проселочные прогулки», начатая в 1892 году Уокером Майлзом, снабдила читателей расписаниями поездов, картами и детальными описаниями заданного маршрута. Цель состояла в том, чтобы дополнить приключение безопасностью: «Многих, должно быть, посещала мысль, что день, а может и неделя или даже не одна, проведенные среди этих высоких холмов и простирающейся вдали восхитительной сельской местности, были бы много приятнее, если бы только знать, в каком направлении двигаться и на какие достопримечательности обратить внимание»[217]. Ничто не оставлялось на волю случая или на усмотрение первого встречного; вот, например, как начиналось описание одного четырнадцатимильного маршрута: «Выйдя с железнодорожной станции в Льюисе, поверните направо и проследуйте вверх до Хай-стрит. Достигнув последней, поверните направо и, миновав дорогу, поворачивающую влево, следуйте вниз по Скул-хилл…»[218]
В течение XIX века практиковать одиночные походы становилось все легче, однако граница между коллективной и частной ходьбой оставалась нестабильной. Лежащая ниже литературных дебатов социальная практика меняла характер пеших путешествий. Простая однодневная прогулка среди таких же энтузиастов оказывалась привлекательной для все более широкого круга мужчин, а иногда и женщин. Как будет показано в следующей главе, в последней четверти XIX века появилась мощная организационная база для активного отдыха. За неформальным объединением «воскресных бродяг» Лесли Стивена, которые начиная с 1879 года совершали прогулки под Лондоном протяженностью до двадцати миль, последовали клубы, членство в которых становилось все более разнообразным[219]. Многие из них отпочковались от организаций, созданных для других целей, – таков, например, открывшийся в 1880 году манчестерский пешеходный клуб Ассоциации молодых христиан, – и от различных политических и религиозных ассоциаций. К концу столетия верхушка городского рабочего класса расширила пешеходную составляющую своей повседневной жизни до организовывавшихся по выходным походов в сельские районы за пределами городов и поселков[220]. В более крупных городских образованиях эти общества стали объединяться в такие органы, как Лондонская федерация пешеходных клубов, образованная в 1905 году; в их функции входили, например, переговоры с железнодорожными компаниями о более дешевых экскурсионных тарифах.
Карта есть, пути открыты, и одинокие путешественники стали привычным явлением в сельской местности – независимо от того, были они членами организации или нет. Самая серьезная враждебность, какую встретила их деятельность, исходила в конечном счете не от недовольных землевладельцев, а изнутри их собственной культуры. Представления Хэзлитта об одиноком ходоке вошли в противоречие с поздневикторианским и эдвардианским увлечением командным спортом как источником физического и духовного здоровья. В средних школах и оксбриджских колледжах[221], из которых вышли, например, Тревельян и Стивен, все больше внимания уделялось взаимной зависимости и физическому контакту, присущим организованным играм. Здесь развивалось то, что будет названо коммуникативными навыками: мужество, умение работать в команде, благородство, столь полезные для руководства крупнейшей империей мира. Артур Хью Сиджвик был из той же среды, что и одинокие ходоки. Он получил образование в Винчестере и Баллиоле, был сыном выдающегося ученого и, в свою очередь, лауреатом научной премии, поэтом и высокопоставленным чиновником. Однако его интерес к прогулкам был диаметрально противоположен традиции, представленной Хэзлиттом и его последователями. В 1912 году он четко изложил свой взгляд на давние дебаты о том, следует ли гуляющему джентльмену искать или избегать компаньонов:
Прогулка в одиночестве, разумеется, гораздо ниже в моральном плане, нежели прогулка в компании. Она подпадает под общий запрет на индивидуальные – в противоположность коллективным – занятия. Одинокий ходок, как и гольфист или яличник, есть эгоистичное и ограниченное существо, в отличие от гребца-спортсмена, футболиста или крикетиста, которые суть члены команды. Спорить с этим всерьез попросту невозможно[222].
Это был вопрос как личной морали, так и национальной идентичности. Гулять в одиночестве – это не по-мужски и не по-британски:
Делать что бы то ни было попросту лучше в компании, чем в одиночку: и одинокий ходок, если он будет честен, немедленно откажется от всех своих претензий в пользу ореола патриотизма, бескорыстной преданности, esprit de corps [командного духа] и гражданского долга, что окружает чело футболиста[223].
Отправляясь за город, любители пеших прогулок все чаще рассчитывали не встретить людей, несмотря на то что совсем неосвоенные, незаселенные ландшафты теперь можно было найти лишь на самых окраинах Британии. Они создавали ощущение одиночества на контрасте между собственной шагающей фигурой и пустыми сельскими пейзажами, через которые они проходили. Городские же любители прогулок воздавали дань опыту пребывания в одиночестве, сознательно отказываясь от общения с каждым вторым встречным прохожим[224]. Начиная по крайней мере со стихотворного сборника Джона Гея «Расхожее, или Искусство гуляния по улицам Лондона» (1716) предполагалось, что лучший способ понять быстрорастущие города, а особенно столицу, состоит в том, чтобы совершать частые пешие прогулки по «длинным загадочным тропам, что прежде не хожены»[225]. По мере того как сообщества выходили за сложившиеся в раннее Новое время границы, стало уже невозможно понять их картографию лишь по повседневным общественным практикам труда, потребления и досуга. Томас Де Квинси, чьи юношеские прогулки по лондонским улицам стали основополагающим текстом для целого литературного жанра, претендовал на статус Колумба или капитана Кука: «Порою почти уверен был я, что являюсь первооткрывателем неких terrae incognitae, и не сомневался, отмечены ли они на современных картах Лондона»[226]. Представление о городе как о дикой местности, которая еще только ждет картографирования отважными исследователями, стало обычной темой в сочинениях той эпохи[227]. Как настаивал автор одного викторианского путеводителя по Лондону, «невозможно по-настоящему увидеть город, если по нему не ходить»[228]. В первые десятилетия XIX века во французскую и британскую литературу вошел фланер – привилегированный мужчина-наблюдатель, находящийся в постоянном движении, но не вступающий в контакт с объектами
