class="cite">
Я не сужу о других по себе, умею применять к ним их собственную меру. «Силою воображения я легко могу перенести себя в их положение, и я люблю и почитаю их тем сильнее, что они не такие, как я».
Монтень желает, однако, чтобы его также не заставляли следовать общим примерам.
«Век, в который мы живём, по крайней мере в нашей стране, поражён такой тупостью, что, не говоря уже о применении добродетели на деле, самое представление о ней даётся с трудом и она кажется не более как школьным оборотом речи».
Правило Монтеня:
«Суждения наши далеко не здоровы и следуют испорченности наших нравов. Я вижу, что большинство умов нашего времени изощряется в попытках затемнить славу прекрасных и благородных деяний древних, давая им какое-нибудь низменное истолкование и подыскивая для них суетные поводы и причины… Обязанность благомыслящих людей – изображать добродетель возможно более прекрасной, и не беда, если мы будем увлечены страстью к столь возвышенным образцам». Поступающие иначе делают это из злобного недоброжелательства, или судя по собственной мерке, или из непонимания. Истолковать порочным образом можно любой поступок, и весьма правдоподобно.
Поэзия: «Вот странная вещь: у нас гораздо больше поэтов, чем судей и истолкователей поэзии; легче создавать поэтические произведения, чем постигать их. До известной невысокой ступени можно судить о ней на основании предписаний и правил искусства; но прекрасное, высокое, божественное стоит выше всех правил разума. Кто усматривает её красоту твёрдым и уверенным взглядом, тот видит лишь блеск её лучей; она не занимает наш ум; она его восхищает и опустошает. Восторг, охватывающий того, кто умеет погружаться в поэзию, передаётся и третьему лицу, которому излагают и цитируют поэтическое произведение; так магнит не только сам притягивает иглу, но одаряет её способностью в свою очередь притягивать другие иглы. И всего яснее мы видим в театрах, как священное вдохновение, возбудив в поэте гнев, печаль, ненависть, заставив его забыть о себе и идти туда, куда хотят музы, через посредство поэта передаётся актёру, а через посредство актёра распространяется мало-помалу среди всего народа; так нанизываются на общую нить наши магнитные иглы и подвешиваются одна над другой».
Глава XXXVIII
Как одна и та же вещь заставляет нас плакать и смеяться
«Часто наши души могут волновать противоположные страсти». Среди разнообразных движений души обычно господствует одно; но это не значит, «чтобы, в силу гибкости и подвижности нашей души, даже самые слабые душевные движения не отвоевали себе порой места и не добивались временного преобладания». Мы оплакиваем смерть лица, которого не хотели бы видеть в живых. Как свет солнца не сплошной, а лучистый, так и наша душа неприметно выделяет из себя проявления различных чувствований.
«Мы с твёрдой решимостью стремимся отомстить за нанесённую нам обиду и ощущаем полное удовлетворение, одержав победу, и, однако, мы плачем при этом. Не победу мы оплакиваем; мы ничуть не изменились; но душа наша способна видеть вещи другими глазами, представлять их себе с иной точки зрения; ибо каждая вещь имеет различные стороны и лики». Можно убить для достижения определённой цели, и можно оплакивать убитого (не убийство).
Основа шекспировских характеров.
Глава XXXIX
Об уединении
«Человек – самое неуживчивое и самое общительное существо: первое – в силу своих пороков, второе – по своей природе». Мудрец может выносить толпу, но изберет уединение. Нужно вести жизнь возможно более достойную и независимую. Но домашние дела не менее хлопотливы, чем государственные. «Недостаточно удалиться от народной толпы, недостаточно переменить место». Надо обладать самим собой. «Надо, следовательно, очистить душу и вернуть её к себе: это и есть истинное уединение, которым можно пользоваться среди шумного города и при дворах королей». «Достигнем истинной способности “жить в одиночку”, свободно, без всяких уз, повинуясь собственному желанию».
«Следует заготовить себе укромный уголок, который был бы целиком наш, недоступен никому другому, где мы могли бы утвердить нашу истинную свободу, найти основное прибежище и подлинное уединение». Насмешки над теми, которые умучивают себя ради науки, государей и т. д. Не следует дрожать за жизнь наших жён и детей. «Может ли человеку взбрести на ум любить что-либо больше, чем самого себя?» (Теренций). «Мы достаточно жили для других; проживём для себя, по крайней мере, остаток нашей жизни». «Величайшая вещь в мире – это умение быть самим собой. Пора нам развязаться с обществом, раз мы ничего не можем ему дать. А кто не в состоянии давать, тот пусть не позволяет себе брать». Под видом служения обществу скрываются большею частью честолюбие и корыстолюбие, но неправильно, ослабляя всякие свои обязательства и связи, стараться сразу потерять всё, чтобы не бояться ничего. Такой философский цинизм крутых и сильных людей показывает, что они даже уединение своё хотят сделать источником славы. Нет. Не надо идти так далеко. Умеренность. По отношению к хозяйству нужно найти середину между поглощённостью им и полным небрежением. Не следует злоупотреблять книжными занятиями. Весёлость и здоровье – наше лучшее достояние. Следует построить жизнь по правилам разума, упорядочить и организовать её путем размышлений и заранее обдуманных предписаний. Достигая крайнего предела удовольствия, нужно остерегаться идти дальше – туда, где к нему у нас начинает примешиваться страдание. Слава и покой не могут ужиться под одной кровлей. Желать извлечь славу из своего досуга и уединения – суетное тщеславие.
Глава XL
Размышление о цицероне
Эта глава направлена против болтливого красноречия, тщеславного желания опубликовывать всякую мелочь и чепуху. Смешно, когда короля хвалят за то, что он хороший живописец или архитектор, или искусный стрелок из пищали, или ловко бегает наперегонки. Против языка льстивого и высокопарного. Характеристика собственного стиля. «Я смертельно ненавижу всё, что пахнет лестью; вследствие этого я естественно склонен говорить сухо, кратко и грубо, так что тот, кто будет судить обо мне только по моей манере выражаться, сочтёт меня несколько высокопарным».
Насмешки над титулами, особенно купленными, и над всякими ложными, смешными формальностями, требуемыми в обращении к лицам судебного и финансового ведомства.
Глава XLI
О том, что слава не передаётся другому
Каждый должен сам добывать себе свою славу. Можно пожертвовать своей славой в пользу другого, но этим можно только увеличить чужую славу, не мешать ему, или спасти от бесславия. Больше невозможно.
