Только не подеритесь, — сказала она. — С завтрашнего дня, — продолжила она после небольшой паузы, — я сама буду все решать.
На фоне болезней и творившегося вокруг кошмара все это было не так уж и важно. Скорее забавно, поэтому я об этом и рассказываю. Но Каскад-то был потрясен.
— Никогда бы не поверил, что она способна на подобное, Фердинанд... Это иностранцы ее так испортили.
К такому заключению он сначала пришел. И это было последнее, что он сказал перед сном. Наутро он продолжил развивать свою мысль.
Само собой, Анжела и Дестине из Гиперболы заморочила мозги. Они же жили в одной комнате. А потом в нее окончательно вселился дьявол.
У меня так болела голова, что каждый день я выходить не мог. Естественно, я об этом жалел. Но у меня вообще все так болело, что мне было не до нее. Л’Эспинасс за мной ухаживала. Правда по вечерам она меня больше не целовала. Она со мной вообще больше не говорила. А зуав с соседней койки все-таки умер. Однажды вечером я вернулся и его там не застал. Еще никогда мне не было так хреново, как той ночью. Я уже успел привыкнуть к этому зуаву, к его дерьму, ко всему. И его уход, я не сомневался, был знаком поворота в худшую строну. Ничего хорошего от будущего отныне можно было не ждать.
Сами потом увидите, ошибался ли я. Нас с Каскадом всерьез беспокоило, как распорядится Анжела своим разрешением на пребывание в городе. Он, хоть и был ее сутенером, но контролировать ее больше не мог.
— Ты не представляешь, на что способна женщина в такой ситуации. Она, как выпущенная из клетки пантера, ее уже ничто не остановит... Каким же я был идиотом, что настоял на ее приезде сюда... Я думал, что все будет как прежде... Она же никогда такой не была... Не понимаю, что с ней случилось...
Он все осознал.
— Уверен, она начнет здесь обслуживать всех подряд. Ее повяжут и, разумеется, она тут же сдаст меня... потому что она изменилась, говорю тебе, и обязательно на меня настучит... А прикинь, что после ее вдруг решают вернуть в Париж, притом что перед отъездом я специально проинструктировал свою сестру. Вот это будет номер. Если только я там ее снова увижу, я сделаю для них прикроватный коврик, можешь не сомневаться, легавые получат от меня прикроватный коврик целиком из кожи, которую я сдеру с жопы Анжелы перед тем, как окончательно от нее избавиться.
И он двумя руками нарисовал у моих ног большой квадрат.
Все бойцы вокруг, за исключением агонизирующих, веселились, слушая, как он поливает свою подружку. Естественно, им было глубоко плевать на болтовню Каскада, в смысл его тирад никто не вникал, карты же куда интересней, а еще лучше целый день харкаться и выдавливать из себя по капле мочу в судно в ожидании весточки из тыла с новостями, что все идет хорошо и скоро наступит мир. Между тем пушки к 15 июля настолько приблизились, что стали уже серьезной помехой. Теперь в общей палате приходилось говорить очень громко, предельно громко, иначе названий карт было не слышно. Днем небо буквально полыхало, и даже когда ты закрывал веки, перед глазами продолжало маячить красное пятно.
На нашей улочке, к счастью, было поспокойнее. Поворачиваешь направо и где-то через пару минут выходишь к Лис. По дороге, с которой тянули бечевой суда, можно было пройти к другой стороне насыпей, обращенной к деревне, это было самое тихое место во всей долине. Поля, исполненный покоя зеленеющий склон, и на нем овцы. Мы с Каскадом садились и наблюдали, как они жрут траву. Канонады было практически не слышно. Над водой — тишина, судоходство отменили. Порывы ветра, сотрясавшие кроны тополей, словно раскаты смеха. Напрягало только, что свист птиц напоминал о свисте пуль. Но мы с Каскадом об этом не говорили. С тех пор, как появилась Анжела, меня не покидало ощущение, что Каскад находится, возможно, даже в большей опасности, чем я.
Направление вдоль дороги, с которой тянули бечевой суда, для перемещения войск не использовалось. Транспортный поток был перекрыт. Темная спокойная вода и сверху кувшинки. Солнце начинало сиять и тут же мрачнело из-за малейшего облачка. Слишком уж оно чувствительно к мелочам. Понемногу я стал приводить в порядок свои шумы, тромбоны — с одной стороны, закрываешь глаза — и вступают органы, а барабан — в такт ударам сердца. Если бы не постоянные головокружения и приступы тошноты, я бы приспособился, но мне еще с огромным трудом удавалось заснуть по ночам. Нужно думать о чем-нибудь приятном, расслабиться, отстраниться. Что тоже существенно утяжеляло мою жизнь. У Каскада, в отличие от меня, таких проблем и близко не было. Я бы с радостью согласился, чтобы обе мои ноги сгнили, только бы не мучиться с головой. Он этого не понимал, обычно бывает трудно понять, почему других на чем-то так клинит. А ведь даже тишина полей — это полная лажа для того, у кого постоянный грохот в ушах. С таким же успехом я бы мог предаваться музицированию. Может быть, страсти наподобие тех, что одолевали Л’Эспинасс, способны были сделать мою жизнь менее обременительной? Или же есть еще китайцы, которые получают удовлетворение от пыток.
Мне определенно не хватало чего-нибудь столь же безумного, чтобы избавиться от мучительной зацикленности на своей голове. Если бы я чем-то таким увлекся, у меня появилось бы занятие поинтересней. Нельзя сказать, что я совсем перестал что-либо соображать, но как только у меня хотя бы слегка подскакивала температура, со мной творилось что-то непонятное. К тому же я слишком мало спал, из-за чего мысли все время путались у меня в мозгу. Я не мог ничего тщательно обдумать и довести до конца. Именно это в каком-то смысле меня и спасло, если так можно выразиться, поскольку иначе для меня наверняка вообще все бы там и закончилось. Я бы не стал ничего откладывать. Позволил бы вмешаться Меконию.
— Сельские виды убаюкивают, — говорил Каскад, глядя на луга. — От них клонит в сон, хотя легашей и тут хватает. А у меня даже имя связано с лесом. На самом деле я никакой не Каскад, и фамилия у меня не Гонтран, меня зовут Жюльен Лессуан.
Вот такое признание он мне выдал. Прежде чем мы ушли. Он находился под впечатлением. На обратном пути мы предпочли обойти стороной переулок возле расстрельного загона.
