— Сильви уже не у госпожи де Гонди. Узнав что перед отъездом в Италию аббат намеревается обнять на Бель-Иле своего брата, я спешно отправил туда Гансевиля, который забрал ее из замка и поселил в отдаленном доме, где Сильви больше не придется опасаться происков герцогини, действительно обходившейся с ней не лучшим образом. Я не мог и предположить, что она способна на такое…
— Как будто вы хоть что-то понимаете в женщинах! Разве вы не замечали, что эта ханжа питает к вам слабость?
— Это она-то, с ее постной физиономией и вечно потупленным взором? Поверьте, я представить себе не мог…
— Досадно, мой дорогой Франсуа, что вы вечно не можете представить себе очень многого! Вам, к примеру, когда-нибудь приходило в голову, что я могла бы влюбиться в вашу особу?
— Вы? Но это же чудесно!
— Успокойтесь, мой милый! Я признаюсь вам в этой маленькой слабости лишь потому, что она уже миновала. Мимолетная страсть может охватить каждого, а вот Сильви всю жизнь будет любить только вас. Вам пора позаботиться о ее чувствах. Вы забыли, о чем пишет аббат? Он спас ее от самоубийства.
— Нет, не забыл, — прошептал Франсуа, снова помрачнев. — Но почему она решилась на это?
— Не знаю… Наверное, решила, что вы покинули ее навсегда. Когда вас внезапно бросают на полудиком острове, затерянном на краю света, подобное впечатление может возникнуть очень легко. Вы должны найти возможность послать письмо, в котором будете уверять Сильви в ваших нежных чувствах, но одновременно герцогиня де Рец должна узнать, что… что господин де Поль тревожится об этом заблудшем ребенке, которого он, скажем, хотел бы привести к набожной жизни, — излагала Мари свой на ходу вырисовывавшийся план. — Все это умерит пыл вашей ханжи! В случае приезда на остров подручных кардинала она будет молчать.
— Вы гений заговоров, милая моя Аврора, — рассмеялся Франсуа. — Мысль кажется мне недурной, тем более что после моего свидания с кардиналом я обо всем рассказал господину Венсану…
— Чудесно! Попросите его помочь вам в том тяжелом положении, в каком вы оказались, умоляйте о; помощи. Вам он не откажет. Что касается заговоров… Право слово, я чувствую, что готова к ним. Кроме того, что королева достаточно настрадалась от кардинала, нельзя допускать, чтобы наше сокровище годами чахло на своей затерянной в море скале! Я буду думать об этом…
Снова надев маску, Мари д'Отфор протянула руку, к которой Франсуа припал губами; потом она подобрала накидку из голубого шелка и набросила на плечи. В то мгновение, когда она выходила из комнаты, Франсуа спросил:
— Мари, вы вполне уверены, что больше меня не любите?
— Какой фат! — рассмеялась Мари. — Нет, мой милый, я вас больше не люблю: вы слишком сложный мужчина! А мне необходимо простое и преданное сердце…
Через несколько дней бедный, совсем неприметный священник, один из тех, кого господин Венсан посылал с поручениями в нищие деревни, вышел из Сен-Лазара с торбой за спиной. В подобном уходе не было ничего необычного, и он не привлек ничьего внимания; но, вероятно, этому бедному священнику предстоял долгий путь, ибо он сел в дорожный рыдван, направляющийся в город Ренн…
В тот же день в замке Рюэль, куда вернулся кардинал, Ришелье принял фрейлину королевы мадемуазель де Шемро, очень красивую и развратную женщину; из-за этих достоинств она стала лучшей осведомительницей кардинала, приставленной к Анне Австрийской. Однако Ришелье, казалось, был не слишком рад ее видеть.
— Я вас просил насколько возможно избегать встреч со мной, будь то здесь или в кардинальском дворце…
— Мне показалось, что дело вполне стоит того, чтобы я взяла на себя труд приехать к вам. Более того, при дворе ни для кого не секрет, что я предана вам. Королева и госпожа д'Отфор не упускают ни одного повода дать мне почувствовать это…
— И что вы мне принесли?
— Копию, снятую мной с письма, которое госпожа д Отфор получила из Лиона на следующий день после рождения его величества дофина, хотя в Сен-Жермен оно пришло чуть раньше. Ее реакция была весьма любопытной; она сразу помчалась в отель Вандом, где томится в одиночестве господин Де Бофор.
Нахмурив брови, кардинал пробежал глазами «Данный ему листок, потом взглянул на гостью: она была великолепна в темно-красном бархатном платье. которое прекрасно подчеркивало ее яркую, жгучую красоту.
— И что же вы заключили из этого письма? — резко спросил он.
— Но… что столь драматическое исчезновение мадемуазель де Лиль, наверное, не столь трагично, как в этом нас хотят уверить. Несмотря на то, что аббат пишет намеками, вполне, кстати, прозрачными, я вижу при дворе лишь одного человека, к кому это может иметь отношение… Мне очень хотелось бы знать, что за всем этим кроется…
Кардинал хранил молчание. Выйдя из-за письменного стола, он подошел к высокому камину, в котором ярко горел огонь: этого требовало слабое здоровье Ришелье. Он взял на руки любимого кота, который, свернувшись клубочком, спал на подушке у камина, и погладил шелковистую шерсть на его мордочке. Взгляд кардинала блуждал в переливах пламени.
— Но меня это не интересует! — сухо заметил он. — И я был бы вам весьма обязан, мадемуазель де Шемро, если бы вы забыли о том, что вообще читали это письмо…
— Но, господин кардинал…
— Неужели я должен повторять, что это мои приказ? Мне известно все, что касается мадемуазель де Лиль, и я желаю, чтобы были прекращены поиски, которые в определенной мере мешают моим планам…
С величественной неторопливостью он повернулся к молодой женщине, которая даже не пыталась скрыть своего разочарования, и властный взгляд кардинала пронзил ее насквозь.
— Вы ненавидите мадемуазель де Лиль, не так ли? Из-за молодого Отанкура?
Вспышка гнева отразилась на лице фрейлины.
— Разве это не веский довод? До встречи с ней он настойчиво ухаживал за мной, и я еще не отказалась от мысли стать герцогиней.
— Вы уже говорили кому-нибудь об этом письме?
— Вы прекрасно знаете, монсеньер, что сначала я обо всем сообщаю вашему преосвященству.
— Похвально. В таком случае забудьте об этом послании.
— Но…
Одного взгляда Ришелье оказалось достаточно, чтобы заставить фрейлину замолчать; потом кардинал невозмутимо бросил письмо в камин. Усмиренная внешне, но разъяренная в душе, мадемуазель де Шемро склонилась в глубоком поклоне, на который Ришелье ответил легким кивком, прежде чем снова сесть за письменный стол.
— Бедная певчая птичка! — тихо сказал он. — Если Бог в милосердии своем пожелал, чтобы ты осталась жива после той чудовищной судьбы, какую уготовили тебе люди, если Он избавил тебя от смертного греха самоубийства, то не мне идти против Его священной воли. Живи в мире… если сможешь!
Раздумья Ришелье прервал приход монаха.
