на «точку», решил взобраться на «вершину Максимова» один. Дескать, прапорщик Максимов ежедневно взбирается на нее, почему и мне, бывшему горному жителю, не попробовать. К тому же и цель благородная была. Нарвать эдельвейсов и вручить их своему товарищу Демиру Бабичу, которому исполнялось 20 лет. Только не рассчитал солдат своих сил, сорвался, сломал ногу, потерял много крови. Фельдшер, осматривавший его, покачал головой. «Вертолет прилетит через два — три часа, а кровь нужна сейчас», — сказал он Николаеву.
Первым к командиру роты подошел он, Трифонов, и предложил: «У меня первая группа — годная для всех». Потом пришел рядовой Иван Зуев и твердо заявил: «Разрешите, я дам свою кровь Хурцишвили. У меня та же группа, что и у него». А через несколько минут перед дверью канцелярии собрались все свободные от несения боевого дежурства воины. И каждый из локаторщиков изъявил желание отдать свою кровь во имя спасения жизни товарища. Смотрел тогда Трифонов на лица своих подчиненных и думал: «Какие же вы замечательные люди, настоящие боевые товарищи. С вами любые испытания по плечу!»
Вспомнив о Хурцишвили, Трифонов спросил у водителя Паукште:
— Как там у Заура? Скоро выпишут? Ведь вы вчера его навещали…
— Со дня на день. Мы вам напишем, когда он вернется. Ведь все мы теперь — кровные братья, — улыбнулся солдат.
Трифонов подумал: «Если бы ты знал, дорогой, как мне трудно уезжать от вас!» И чтобы скрыть нахлынувшее волнение, поспешил продолжить разговор:
— Пожалуй, я к Зауру загляну в госпиталь, может, его еще не выпишут. — И замолчал, глядя на отвесный склон, поросший колючим кустарником.
— Тропа Усманова, — перехватив взгляд офицера, сказал Паукште. — Сколько по ней приходилось спускаться сверху вниз, потом карабкаться обратно на «точку». А теперь баста. Капитан Николаев запретил.
«И верно сделал, — подумал Трифонов. — После того случая и я бы закрыл эту тропу…»
— Вот тот корень, что торчит у валуна, видите? — Паукште нажал на тормоза и, подождав пока машина остановится, показал рукой на выступ, что возвышался метрах в пятидесяти над дорогой.
Теперь Николай Николаевич хорошо различал на фоне ярко-голубого неба острый выступ скалы и дугообразный корень дикой яблони, торчащий из земли. Самого дерева не было. Яблоню сломало ураганом еще год назад. А вот корни остались. И один из них спас жизнь двум воинам…
Да, испытаний, малых и больших, служба на высокогорной «точке» таила немало. Но особенно много хлопот доставил людям сильный тайфун, нежданно-негаданно ворвавшийся в горы. Он занес снегом все перевалы, и мощные машины не смогли пробиться на «точку». Чтобы доставить горючее канистрами, капитан Николаев решил выделить самых сильных и опытных солдат.
Возглавил группу лейтенант Насыр Усманов. Воины спускались вниз к застрявшему бензовозу и, наполнив канистры, взбирались на позицию по обледенелой каменной тропе, которую года два назад проложил Усманов. Все шло хорошо. Но вдруг под ногой рядового Федора Максутова сорвался камень, и солдат, потеряв равновесие, стал скользить вниз. Лейтенант Усманов сумел схватить его одной рукой за воротник меховой куртки, а другой взялся за корень, выступавший из земли у крупного валуна.
Положение было критическим. Подтянуть одной рукой Максутова к себе Усманов, конечно, не мог. Самому же солдату не за что было зацепиться. С каждой секундой лейтенант чувствовал, как все больше и больше деревенеют его руки. Он сквозь зубы процедил Максутову: «Не шевелись», мысленно приказал себе продержаться хотя бы пять минут. Должны же сейчас идти по этой тропе солдаты к бензовозу или от бензовоза. Должны!
Каждая минута казалась Усманову вечностью. А он с Максутовым провисел над дорогой около десяти минут. Потом подоспели рядовые Паукште и Зуев. Втроем они вытащили товарища в безопасное место. После этого лейтенант около часа не мог даже пошевелить онемевшими пальцами.
О происшедшем Максутов написал жене в Ленинград и попросил: если родится сын, назвать его Насыром, в честь лейтенанта Усманова. И вскоре из города на Неве пришла телеграмма. Рядовой Федор Максутов стал отцом. Родился сын. Назвали его Насыром.
И вот теперь Трифонову пришлось расстаться с родной ротой, с людьми, которым он столько отдал и которым так много обязан.
…Чем ниже спускалась машина по горной дороге, тем теплее становилось и тем красивее, ярче и богаче вокруг была растительность. На очередном повороте Паукште притормозил машину и с восторгом воскликнул:
— Вот это да!!!
Трифонов осмотрелся и увидел тюльпаны. Они росли прямо на отвесной скале, окрашивая ее угрюмый мрачный вид. Николай Николаевич хотел спросить у Паукште, мог бы тот, любитель цветов, вырастить тюльпаны на скале, но, увидев озабоченное лицо водителя, промолчал.
— Что-то двигатель начал троить, — прислушиваясь к работе мотора, произнес Паукште.
— Так остановите машину и проверьте, — посоветовал Трифонов.
— Съедем вниз, у разрушенной мечети и остановлюсь. Там перекресток. Заправочная станция. Сдается мне, что свечу заменить надо. — Паукште продолжал прислушиваться к работе двигателя.
После очередного поворота дорога выпрямилась. Машина вырвалась из теснины ущелий на простор и на высокой скорости устремилась по цветущей долине. Красные маки, алые и желтые тюльпаны, белые и сиреневые цветы алычи — все это радовало глаз, поднимало настроение, Трифонов неожиданно запел вполголоса: «Ой ты, степь широкая, степь привольная…» Паукште удивленно посмотрел на него, но промолчал. Однако офицер уловил этот взгляд и, усмехнувшись, замолчал.
Вот уже ЗИЛ грохотал по подвесному мосту. Внизу стремительно несла свои воды горная река. Местные жители произносят ее название нараспев — Чир-чик. Более десяти электростанций построено на ее пути, и все же она бурливо и напористо рвется вперед, чтобы напоить живительной влагой хлопковые поля. «Река-работяга», — подумал офицер о Чирчике. И вновь вспомнил прапорщика Максимова. «Работяга» — так назвал его командир роты капитан Николаев. И прапорщик не обиделся на эти слова. Напротив, он гордился, что Юлий Семенович дал ему такую характеристику.
Что и говорить, Николаев был хорошим командиром и наставником, думал Трифонов. Повезло ему, Трифонову, с ним. А как сложатся его отношения с новыми начальниками, еще не известно. Хотя Николай Николаевич знал и командира батальона подполковника Смолякова и его заместителя по политической части майора Щелочкова.
Павел Иванович Смоляков прослужил в Туркестанском военном округе более двадцати лет. Он казался суровым и жестким на вид. Виной тому была его обезображенная глубокими оспинами левая щека — следы укусов местной мошки, называемой пендинкой. На самом же деле, это был красивой души человек. Прямой, честный и справедливый. Об этом говорил хотя бы такой пример. Год назад комиссия вышестоящего штаба проверяла боеготовность батальона и осталась весьма довольна результатами. Оценка могла быть высокой. И тогда подполковник Смоляков подошел к старшему инспектору и
