– Не пугай меня больше, – ответил он тихо, жесткость уходила из его тона. – Не пытайся еще раз убиться.
Он был прав. Непостижимым образом я понимала это. Падала я много и часто, ранилась, ударялась, но никогда не срабатывала в прошлом интуиция, как сделала это сегодня. Предупредила о том, что это будет «последний полет».
– Как ты… оказался там? – В овраге, в ущелье.
– Неважно.
«Неважно. Конечно».
Мы же молчаливые, загадочные, появляемся, когда хотим, исчезаем без фраз о следующем звонке.
Руки я отняла. Вернулась на бревно. Докурив, Крей вернулся туда же. Снова задрал штанину, снова продолжил процедуру «тепла-холода», зажав мой опухший сустав между ладонями. Сообщил, не поднимая глаз: – О Генри не беспокойся. Я разберусь.
Как всегда, рационально. Но легче почему-то не стало, не теперь, когда я дождалась слов, которые желала услышать чуть раньше.
– Он будет…
– Он будет жить. Не думай о нем.
Но в Генри ли дело? В отцовской нелюбви? Или сегодня на спуск меня толкнуло, если быть честной, другое? Нужда в совершенно другом человеке, не предупредившем, позвонит ли в следующий раз. В том, что я привязалась к нему сразу же так, как не привязывалась ни к кому.
Сустав горел; кожа леденела под чужими пальцами.
– Уровень боли?
– Четыре. С половиной…
А что, если завтра будет так же? Ни звонков, ни смс? Только «починенное» колено, взятое с меня обещание больше не убиваться и тишина. Полная, глухая и беспросветная. Тогда мне вместо спуска придется напиться, подраться, принять что-нибудь, чтобы заглушить вечную пустоту?
Нет, так жить нельзя, так не пойдет. Ни к чему ежедневно, ничего не понимая, рвать душу в клочья и ждать не дожидаясь. Если Крейден такой, если таков его подход, то что-то решать придется мне самой. Только как отказаться от человека, ставшего для тебя наркотиком? Эта линия сильной шеи, эти три точки – начало загадочной татуировки. Крей никогда не пах табаком даже после курения, он пах собой, парфюмом, смесью древесной коры, чуть-чуть дымом. Он очень сильно «пах» мужчиной уже в том смысле, который невозможно уловить носом. Его, черт возьми, хотелось целовать – исступленно, без мыслей, теряя логику, теряя себя.
Почему быть «умной и рациональной» так сложно? Почему отчаянно хочется быть тупой и наивной? Почему так сильно хочется жить одним днем, этим конкретным моментом, когда жаждешь коснуться чужой кожи своими губами?
– Я чувствую твой взгляд, Ви.
Мой взгляд, прилипший к трем точкам.
Крей чувствовал, да. И не только взгляд – чувства, мысли. Он знал, что я хочу его; изредка шевелились, улавливая тонкие флюиды, крылья его носа. Изменилась вокруг нас аура.
Не стоит так продолжать. Кто-то из нас должен быть «умным».
– Уровень боли?
– Три… Два.
Колено почти прошло. Вот только на него было плевать, потому что болело сердце.
– Хорошо.
Мой врачеватель поднялся для того, чтобы вновь сходить к багажнику, принести из него походный аптечный саквояж. Откуда-то взялась пахучая мазь, эластичные бинты.
«Рубить сразу? Не вкусив еще раз хотя бы один-единственный поцелуй?» Но собачкам хвост не режут по чуть-чуть…
Бинт обматывался вокруг колена туго, но в меру. Как раз.
– У нас будет время после того, как мы тебя подлатаем…
– Время на что?
Короткий многозначительный взгляд – расплавленное серебро. Мое персональное болото, которое затянет так быстро, что не заметишь.
– На все.
«Что хочется».
– Нет. – Умным быть душераздирательно, противно. – Я не буду сегодня с тобой спать. Даже целоваться…
– Правда? – он спросил это, не глядя на меня. Мягким, спокойным тоном. Мол, болтай, приятно слушать – так отвечают, когда ни на секунду тебе не верят.
– Знаешь, и приезжать меня спасать больше не нужно. – Ну и пусть я психованная истеричка, куда важнее сделать шаг прочь от пропасти. – Можешь больше не звонить…
Вот и призналась в слабости.
– Мне кажется, или ты прямо сейчас пытаешься отправить меня в «бан»?
«Пытаешься…»
Пытаюсь.
На этот раз другой взгляд, мягкий, но нечитаемый, сложный.
С моей стороны тишина.
– Мне еще раз тебя связать?
Прохладный вопрос. И очень жаркий.
Сердце екнуло.
– Зачем?
– А после обнять. Чтобы поняла, чтобы еще раз почувствовала важное – дала себе время это сделать.
Не хочу снова напополам.
– Не нужно. – Мне придется что-то объяснить, иначе неправильно. – Понимаешь, не хочу так… Больше.
– Как?
Колено он «дочинил», принялся складывать обратно в саквояж мазь, бинты. На меня смотрел коротко, многозначительно, очень глубоко. Неприятно открывать душу, стремно, когда там одни комплексы. Но придется.
– Не хочу быть, как сегодня… собачкой, которую оставили привязанной у магазина. И забыли. Сидеть и целый день ждать, что-то кто-то позвонит, напишет, даст знать, будет ли новая встреча. Не люблю висеть в невесомости. Не люблю, когда номер, который ты больше всего хотел записать, вдруг превращается в сплошные нули. Когда тебе постоянно отвечают на вопросы загадками или не отвечают вообще.
Форс мог ввязаться в спор. Мог заявить что-то типа «я отвечаю, спрашивай» или «я был занят». Он, однако, просто молчал, слушал – не каждый так умеет.
А меня несло.
– Хочешь возразить? Что ты не загадочный? Что весь такой открытый рубаха-парень? Давай проверим. Так как ты узнал, что я буду сегодня на обрыве? Как сбил меня прямо перед падением?
В ответ тишина – «неважно».
– Хорошо, – я хлопнула себя ладонью по здоровому колену. – Может, расскажешь, что ты делал тогда в особняке, в котором мы встретились? Танцевал? Пришел по приглашению кого-то из друзей? У тебя вообще в том доме были друзья?
– Я там работал.
Насколько спокойный ответ, настолько же ничего и не описывающий.
– А кем ты работаешь? Ты пояснил что-то про безопасность, но ничего конкретного.
«Всему свое время» – витало в воздухе.
Аптечка отправилась в багажник. Крейден захлопнул его крышку, уселся на противоположный ствол, оперся локтем на согнутое колено, всем видом выразил, что продолжает внимательно слушать. Терпеливый, как удав, собранный и расслабленный. Я оценила его выдержку. Итан бы уже визжал. Я слышала пару раз, как во время наших ссор и взаимных придирок он срывался на визг, на неприятный фальцет. Потел, сжимал кулаки в бессилии, начинал нервно дрожать. Крейден не дрожал. Он даже не выказывал раздражения, хотя я уже опасно полыхала.
