Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
с одним человеком. Жизнь – хорошая штука.
– Симпатичная тачка.
Я удобно устраиваюсь. В такой машине полагается ездить, когда тебе за тридцать. У Реми и Луизы их две, у каждого своя. А у меня выхлопная труба держится на аварийном кабеле, стекла поросли мхом, но в моем случае иначе и быть не может.
– Взял напрокат. Я здесь всего на месяц, но хочу перемещаться между Бристолем и Батом легко и без проблем.
– А зачем ты вернулся?
Не успела я задать этот вопрос, как тут же понимаю, что не стоило этого делать. Ну ты тупица, Белл. Я либо брякаю, не подумав, и все от меня стреляются, либо слишком долго размышляю и вообще рот не открываю. В каком возрасте обретаешь заветную золотую середину, или я так и буду косячить до конца своих дней?
Рори улыбается мне и включает зажигание. Мы движемся в потоке транспорта, минуем Истон, оставляем позади центр и направляемся в сторону Пустошей. Из моего Бристоля в шикарный Бристоль.
Мне неловко из-за своего бестактного вопроса, который Рори оставил без ответа. Мы включаем радио – я принимаюсь подпевать про то, как «малый город Вифлеем спал спокойным сном», и когда рождественский гимн подходит к концу, впереди уже маячит Клифтонский подвесной мост.
Сколько здесь живу, всегда радуюсь, подъезжая к нему. От вида вечернего города захватывает дух – он весь в переливах огней. Я указываю на мост, приглашая Рори разделить мой восторг.
Он кивает, его взгляд лучится при виде этого чуда инженерной мысли. Подвесной мост – достопримечательность Бристоля, предмет всеобщей гордости, символ и образ города.
– Под кислотой мне не раз приходила идея сигануть с него, – нарушаю я благоговейную паузу.
– Само собой. Луиза – святая женщина. Полагаю, это благодаря ей ты завязала.
– Ага. – Я киваю и снова смотрю на него. Нос у него красивый. – Сегодня на мой счет можно не опасаться. Я поумнела. Больше ни в жизнь. В последний раз я удирала от дементоров.
– Радостно слышать. Я не о дементорах, разумеется, это жутко.
Он тормозит у старого узкого-преузкого поребрика с двумя ступеньками, и мое сердце трепещет от радости.
– Знал бы ты, каково мне было! Пришлось выбирать: либо отказаться от чтения, либо от ЛСД… – Я делаю паузу и кошусь на него из-под ресниц. Он кривит губы в улыбке и тотчас снова делает серьезную мину.
– Да, чтение штука такая. От него крыша только так съезжает. Опасная хрень.
– И я о том же.
Мы обмениваемся улыбками, отстегиваем ремни и одновременно выходим из машины.
– Думаю, рождественский сюрприз мне понравится.
Я с неподдельным энтузиазмом смотрю на него поверх крыши машины – его лицо серебрится в отсвете уличного фонаря. Он ловит мой взгляд, и я снова поражаюсь тому, какие у него зеленые глаза. Их цвет не скрадывает даже тьма декабрьского вечера.
– Отлично, – говорит он.
В плане выразительности его манера изъясняться явно уступает глазам.
Он направляется в противоположную от моста сторону.
– Погоди, мы что, не пойдем по мосту? – пищу я.
– После того, что ты только что рассказала, – нет. Ужасно холодно, пойдем в тепло.
– Это – холодно? Ерунда. Вот вчера без пятнадцати шесть утра действительно был дубак. Я думала, у меня соски отмерзнут.
Да что у меня за язык такой? Почему, ну почему я ляпнула при Рори Уолтерсе про соски? Господи, пошли мне ума, избавь от глупости!
Я поднимаю глаза к небу – вдруг он внемлет и готов меня отоварить прямо сейчас.
– Ты ходила с открытой грудью в такую погоду? – Похоже, Рори сконфужен гораздо меньше меня. Это хорошо. – А как ты вообще додумалась… Нет, не говори. – Он поднимает руки. – Я не хочу это знать.
Не осуждает, но очерчивает границы. Еще, наверное, дает мастер-классы.
– Итак, куда же мы направляемся?
Сменить тему – верная стратегия. Это я, вероятно, от него нахваталась.
– У меня на работе сегодня корпоратив. И я подумал, мы тоже могли бы себе устроить. Рождественский сезон как-никак, а раз я один, то ты сделаешь мне одолжение, если составишь компанию. Я плачу, так что все бесплатно. Ни в чем себе не отказывай, это рождественский ужин.
У меня от изумления глаза ползут на лоб. А координация движений – это моя вечная проблема.
– У тебя на работе сегодня корпоратив?
– Ага. Но будет неплохо, если ты умеришь жалость в голосе.
– Извини. Как-то случайно вышло.
– И вошло в привычку, как сказала актриса епископу.
– О, господи, ты шутишь, как мой папа.
– Постараюсь больше так не делать.
– Давай держаться подальше от бородатых шуток и поближе к 2020-м годам.
– Пока они не очень-то радуют.
С этим не поспоришь.
– Но сегодня все будет замечательно. Пойдем накормим тебя до отвала.
– Я люблю поесть.
* * *
Еда вкусная, вид на мост умопомрачительный, но атмосфера несколько скованная. Меня так и подмывает вспрыгнуть на стол и, воспользовавшись льняными салфетками, исполнить танец семи покрывал. Но я сдерживаю порыв, и мы продолжаем перемывать косточки моему папаше – для меня эта тема неисчерпаемая.
– Я никогда не обсуждал своего клиента подобным образом. С моей стороны это так непрофессионально, особенно учитывая, что он – твой отец, но он меня достал. Он не слушает вообще… – Я энергично киваю. Это чистая правда. – Он платит мне за советы, но следовать им не желает. Я бы охотно плюнул и греб деньги лопатой, но это ударит по моей профессиональной репутации. Он твитит бухим…
– Меня это не удивляет. Пьянство – это у нас семейное. Это весело, а занудство, включая Шекспира, они презирают. Их кидает из крайности в крайность – то называют меня безответственной, а в следующую минуту, когда я отказываюсь присоединиться к их компании, обзывают занудой. Я давно на все забила. Но когда они подшофе, лучше держаться подальше.
– Ага, я уже кое-что начал понимать. Твой отец развязал онлайн-войну с репортером, пообещав при случае надрать тому «чистоплюйскую задницу». И да, ты видела его статью в сегодняшнем номере «Дейли экспресс»? Я написал для него заявление, в котором он признает, что вел себя неправильно, и говорит, как будет исправляться, а утром я открываю газету и – бабах! Все перевернуто с ног на голову. Он винит во всем современное общество. Ни толики личной ответственности… Извини. Я злословлю о твоем отце.
Рори умеряет тон.
– Филиппики в папашин адрес – наименьшая из моих проблем, уж поверь мне. И потом, все сказанное – правда. Мне жаль, что ты с ним связался, а с другой стороны, не жаль, потому что теперь мы друзья.
Я тараторю без остановки, не давая ему шанса оспорить последний пункт. Я воспринимаю его как друга – у меня никогда не было широкого круга общения, и если он захочет меня поправить, скажет или намекнет, что мы просто знакомые, вряд ли мне это понравится.
– Сегодняшнюю статью я не видела. После информационной бомбы, взорвавшейся в прошлом месяце, я фильтрую новостной поток, чтобы не наткнуться на упоминания о папе. Мне вскрывшегося позора хватило за глаза.
– Даже не представляю, каково это, когда твои семейные дела становятся темой новостной рассылки.
– Знаешь, а многие считают, что мне повезло с семьей, и я не жалуюсь. Но у папы немало минусов.
– Это верно.
Он накрывает мою руку своей – это жест участия, он старается меня подбодрить. Это искренне, это по-доброму. Не потому, что так положено, или что мне в ответ на участие полагается скинуть панталоны. Возможно, у меня действительно появился настоящий друг.
– Он свинья и вряд ли способен измениться. И наверняка искренне считает, что не сделал ничего плохого. Он нарцисс до мозга костей, убежден, что все должны разделять его точку зрения и воспринимать его как идеал. Думаю, поэтому он срывается на мне, потому что я осмеливаюсь утверждать, что идеалов не бывает. Я сочувствую маме. Мы с Роуз вне игры. Раньше мне хотелось, чтобы она тоже ушла. И однажды, когда мы были маленькими, она уходила, но быстро вернулась. И сейчас уже вряд ли уйдет, хотя пару раз изменяла ему в открытую. Если честно, они друг друга стоят и созависимы в своем уродливом браке. Они нуждаются друг в друге и на извращенный манер друг друга любят.
– Она вас бросала?
– Да.
Он не меняется в лице, но, похоже, задается вопросом, какой нужно быть матерью, чтобы бросить детей. Честно говоря, в детстве я тоже об этом думала, но теперь понимаю, что все обстоит сложнее. Женщины – не гомогенная масса обожающих мамочек, они все разные. Одних дети связывают по рукам и ногам – от этого они не становятся меньше женщинами, равно как и те, кто предпочитает вообще не иметь детей. Я считаю, общество поступает несправедливо, клеймя их за то, что они считают детей бременем и не хотят зацикливаться на материнстве.
– Понимаю, – говорю я. – У них странные отношения – то токсичные, то нежные.
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 59
