Всё же у меня… есть у меня мечта, Что я храню всегда. Смотри же сквозь года, Как я сражаюсь с холодною стеной, Что все зовут судьбой…
Оковам серых будней меня не удержать И буду жизненный закат с улыбкой я встречать И вот наступит день — Вспарю я прямо в высь, оставив за спиной ту стену изо льда В тот миг хочу я быть с тобой, прошу, скажи мне да![5]
лились из трубки слова песни, когда он набрал Со Юджин. Кажется, это была баллада Инсун «Мечта гуся». Слово «мечта» означало что-то недосягаемо далекое, не то что давешний эпизод с отвратительной старухой из жуткого кошмара. Мечта, говоришь? Ну что ж, значит, мечта… Напрочь забыв, что сам набрал номер, он рассеянно вслушивался в слова, поэтому, когда внезапно мелодия оборвалась и раздался голос Юджин, он даже несколько опешил.
— Инхо, ты? Эй, учитель Кан? — Похоже, его звонок поднял ее с постели. — Что случилось? Ты на часы-то смотрел?
— …Прости.
— Да что с тобой? Рассказывай!
По руке, что сжимала телефон, стекали струи дождя. А он все не мог собраться с духом, чтобы заговорить. Наконец, скрежетнув зубами, выдал:
— Юджин, это Кан Инхо. Короче… Муджин… Какие-то молокососы выхватили мой бумажник, а на улице темень и льет дождь, а я… я заблудился и не могу найти дорогу домой, — проговорил он и обессиленно опустился там же, где стоял.
37Со Юджин поставила машину на стоянку муджинского полицейского участка и с грохотом захлопнула дверцу.
«Эй, полегче! Так и грузовик можно перевернуть!» — непременно поддел бы ее коллега: он всегда ее подначивал, когда она хлопала дверцей и ее красную легковушку покачивало.
— Ишь ты, инспектор Чан Хамун… Морда как у вяленого минтая… А я знала, что нас с тобой судьба сведет, гад ты этакий!
Словно боксер, всходящий на ринг, она бодро шагала, энергично размахивая тонкими руками, как вдруг замерла на месте, поняв, что сумки при ней нет. Вытащив ключи зажигания, она положила их в сумку, после чего со всего маху захлопнула дверь, благополучно оставив сумку внутри. Оно и понятно: поглощенная мыслями, как достойно противостоять Чану на предстоящей встрече, забылась — и вот облажалась. В надежде на чудо она пошарила в карманах жакета, но, как и следовало ожидать, ключей не обнаружила. Забывчивость подводила ее не раз, однако сегодня это было уж слишком и совершенно не вовремя. У Со Юджмн вырвался тяжелый вздох. Наверно, сказался вчерашний недосып. Ей припомнился ужасный вид Кан Инхо, когда она обнаружила его недалеко от автобусного терминала: он был похож на привидение.
— …Даже такси не ловится! — чуть не плача, пожало-вался он в трубку.
— Да ну? Ты ж не в рисовых полях затерялся и не на илистом побережье увяз. Неужели ни одного такси? Эх, ладно! Говори, что видишь вокруг: вывески, номера телефонов.
Позвонив в справочную и выяснив адрес ближайшей лавки, она села за руль и пустилась на поиски. С опухшим лицом и заплывшими глазами, выглядел он, словно только что вылез из преисподней. Всего за неделю в Муджине он сильно сдал и изрядно поистрепался. Останавливая машину на обочине у столба, что он подпирал, она потихоньку стала закипать. Ну мог ведь сесть в любое такси, назвать ее адрес и потом перехватить у нее денег. Однако стоило выйти из машины, она поняла, почему он поступил именно так: без пиджака, в окровавленной рубахе, воспаленные глаза полны страха и тоски. Внезапно он напомнил ей сироту. Особенно если вспомнить, как, чуть не плача, причитал в трубку: «Это Кан Инхо. Короче… Муджин… Какие-то молокососы выхватили мой бумажник, а на улице темень и льет дождь, а я… я заблудился и не могу найти дорогу домой».
