Книга Боевой 1918 год - Владислав Конюшевский

До красных мы добрались на следующий день к вечеру. Ползком преодолевать линии окопов не пришлось, за отсутствием таковых. Да тут вообще линии фронта, как я ее себе представлял, не было. В принципе не было. И красные, и белые действовали вдоль железных дорог, захватывая очередную станицу или город и рассылая отряды по обе стороны от железки. Ну, чисто, чтобы объявить, что власть переменилась, а заодно прихватить за цугундер не успевших убежать противников. Лапин, кстати, так и попал в переплет. Бодро ехал с отрядом, немного попутал с направлением, увлекся и нарвался на превосходящие силы противника. А когда их стали гонять, то отбился от своих окончательно, заплутал и, как результат, оказался в подполе. Участь его ждала совершенно незавидная, но тут, на счастье комиссара, появились мы.

Этот представитель РКП(б) полночи о чем-то шептался со студентом, не давая спать, и заткнулся, только когда я на них рявкнул. Зато днем просто не замолкал, выясняя мои политические взгляды и пристрастия. Я запираться не стал, поясняя, что если белые меня хотели шлепнуть, то никаких теплых чувств к ним испытывать не могу. Ибо не мазохист. Про род занятий до революции отговорился беспамятством, кивнув при этом на Бурцева. Тот подтвердил. А чего бы ему не подтвердить, когда они ночью явно про меня разговаривали.

В общем, так и шли без всяких приключений. Лапин все восторгался моей прытью и блатовал идти в их ряды. Я же поражался про себя неразборчивостью красных. Вот так вот подобрать человека, считай на дороге, и тут же объявить его своим соратником. Исходя лишь из слов студента да моих желчных замечаний и комментариев. Ну да. Предрек я поражение Белому движению. Обосновал его с точки зрения логики. Аргументированно поспорил о реальности мировой революции и возможности построения даже не коммунизма, а социализма, в отдельно взятой стране. Но ведь это не значит, что я стал членом партии с восемьсот лохматого года. Комиссар же вел себя именно так, как будто встретил старого партийного товарища. Сам-то он вступил в партию еще в двенадцатом году. И в подпольной работе участвовал. И на каторге был. А потом Лапин неожиданно выдал гипотезу, что, исходя из моей общей политической подкованности, я наверняка тоже из их когорты. И не помню этого, потому что после тяжелого ранения (или контузии) память потерял, а если бы не чудотворная бабка, то вообще загнулся бы.

Даже мои технические знания в тему пришлись. Дескать, не мог обычный человек так разбираться в моторах. Значит, я с ними дело имел. То есть рабочим был. Пролетарием. Но обычный пролетарий не в состоянии настолько глубоко понимать политические моменты. Соответственно, у меня подготовка хорошая была. А где ее можно было получить? Только участвуя в подпольной революционной работе!

В тот момент я даже офигел. Вот ведь фрукт! Сам придумал «легенду». Сам ее обосновал. Сам в нее уверовал. Да если я ему сейчас правду о себе скажу, то он рассмеется в лицо и аргументирует мой бред недополученным лечением. М-да… наивные люди. Куда только их наивность к тридцатым годам пропала? Но до того времени еще почти двадцать лет, а сейчас я только кивал, спорил и едко смеялся.

В общем, так и дошли до Нижних Кугеев. Комиссар сразу побежал в штаб, расположенный недалеко от вокзала. Там его встретили очень даже радостно. Я тоже был представлен. А вот потом… па-бам! Мне был выписан первый в этом мире личный документ. Мандат, в котором говорилось, что товарищ Чур является уполномоченным агитатором от Губ-Кома РКП(б). Офигеть! Думал, просто выпишут бумагу, хоть как-то удостоверяющую личность. А тут «уполномоченный» и без всякой особой конкретики. Правда, печать не ГубКома, а какого-то выездного комитета. Но это фигня. Неужели мои речи так подпольного сидельца впечатлили? Ведь если дело грамотно повернуть, то я могу себе любые полномочия присваивать, под девизом агитации. Они сами что, не понимают этого? Может, и не понимают. Или я что-то недопонимаю. Или Лапин на меня какие-то свои виды имеет, если столь интересную ксиву выписал. Еще и покормил. Да и ночлегом озаботился. А еще сказал, что послезавтра в Ростов вместе с нами поедет. После чего умотал по своим делам.

Мне же на месте не сиделось, и было решено пойти прогуляться. Студент, после пешего марша, клевал носом, поэтому я его оставил спать, а сам двинул к вокзалу. Благо только через улицу перейти. На вокзале дневной бардак постепенно уступал место более спокойному, ночному бардаку. Кого тут только не было. И достаточно хорошо одетые господа в костюмах и с барышнями. И совсем сельского вида мужики с мешками. И даже крикливые тетки с узлами, зорко охраняющие свой багаж от стайки мелких гопников. Я же смотрел на это дело, поражаясь смешению стилей. Хотя чего тут поражаться? Поразился я раньше. Еще на той стороне. Это когда узнал, что поезд, к примеру, из Екатеринодара может проследовать в Ростов. Да-да. От белых к красным. И наоборот. И люди активно в нем ездили. И паровозные бригады не арестовывались. Тогда я еще задумался – сука, почему я не паровоз и не обладаю экстерриториальностью…

Так дальше еще смешнее. Например, занимают белые станцию. Комиссары и им сочувствующие активно разбегаются. А служащие станции, в полном составе, становятся на довольствие к белым. Тут – бах! Красные наступают. В этот раз разбегаются уже белые с сочувствующими, а станционные служащие, даже не моргнув глазом, получают паек и зарплату уже от красных. Причем это вообще не считается какой-либо изменой! Так – рядовой жизненный эпизод. Единственно что, каждый флаг ставит на этой станции своего военного коменданта, который осуществляет общее руководство, ни в коем случае не влезая в тонкие технические вопросы.

Периодически железнодорожники начинали бузить. Или паек маленький, или денежное довольствие недостаточно, или вообще – переработок слишком много, а платят за них слишком мало. Тогда к ним применяли репрессии. Но довольно мягкие. Правда, под горячую руку могли и шлепнуть особо горластого, только это случалось крайне редко.