Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
В колонках не было воды, а Бровары все не кончались и не кончались. Ольховский сообщил, что они вообще никогда не кончатся, если мы не уберемся отсюда на автобусе.
Мы как раз дошли до остановки. Промзона. Ворота, обитые желтой жестью, размеченной черными полосами, нескончаемый белый забор с круглыми оконцами в верхнем поясе — из-под него косо уклонялся тополь, и серые от пыли кусты таволги тянулись вдоль дороги ровной полосой. Бензовоз гнусаво сигналил и мигал оранжевым огнем, ему клекотом отвечал грач, водрузившийся на горе из металлических овощных клетей. Белое кубическое строение с широкой подъездной аллеей за шлагбаумом, овоидные цистерны, блещущие на солнце хищным блеском. Накренившийся желтый автобус с надписью «Тир», разрисованный зверушками.
Коза обмотала длинную цепь вокруг колышка, и едва могла пошевелиться. Она натужно изгибала шею и почесывала рогом раздутое брюхо.
На остановке стояла дама в старомодном платье из набивного шелка с широким белым воротничком, она держала корзину со свежими овощами и позевывала, двое молодых парней поглядывали на нас. Жара уже выползла на свое летнее пастбище и слизывала с меня пот, я уже ничего не хотела, кроме того, чтобы присесть, и ничего не воспринимала в скудной тени трубчато-металлической конструкции с круговиками сидений.
Я рассматривала номера домов на воротах и думала о том, какие здесь живут люди. Дети волочили по грязной дороге замусоленный лисий хвост, искапанный голубой краской — это был их Мухтар. Подошли огромная женщина и ее сын с сумкой на шее, она ему объясняла, как найти нужный дом, а он уминал булку и смотрел на нее немигающим взглядом. Они рассматривали нас, я в полутрупной позе, прикрыв глаза и запрокинув голову, смотрела на овощи в их корзинах, отпивая по глотку из фляги кавалера, все выглядело пристойно, никто не догадывался, что мы ночевали в лесу или на старом кладбище.
Подъехал автобус, и люди ринулись к нему. Ольховский сказал, что это наверняка не наш, но на всякий случай поинтересовался:
— Уважаемый, а доедем мы на этом автобусе до Черниговской трассы?
Уважаемый дал положительный ответ, и мы прыгнули в автобус.
Он повторил свой вопрос в автобусе, все хором ответили, что доедем, а шофер закричал, чтобы оплачивали проезд. На Ольховского просьба шофера не возымела действия, но я проворно ощупала карманы и выгребла оттуда все деньги, которые оставались:
— Вот. Этого хватит?
Он как-то странно взглянул на меня, возможно, я дала больше, чем нужно, потому что ехать оказалось совсем недалеко.
На приборной панели лежала газета. Портрет улыбающегося шахтера из донбасской преисподней.
Сквозь пыльные шторы мелькали дома, непонятные повороты, лесополосы по сторонам и, наконец, трасса. Дама в платье из набивного шелка посоветовала, где лучше выйти, и вот мы уже наблюдали столб пыли за удаляющимся, переваливающим сбоку на бок голубым автобусом.
Нам открылись жиденькие посадки и бескрайние засушливые поля, мы вышли на перекрестке и точно не знали, в какую сторону нам двигаться, на асфальте было пусто, только стоял автомобиль радиационных экспертов, в расплавляющей все и вся жаре он кружил по перекрестку танцующей пчелой.
Перекресток был размером с Михайловскую площадь, на западной дороге чередой стояли два трака, сухо хлопая тентами, на восточной, что удивительно в этой пустыне, стояла бочка с квасом, торговка беседовала с водителями.
Знак поворота на аэропорт Борисполь. Трасса просматривалась на добрый десяток километров, издали было видно, как ползут, далеко друг от друга, похожие на точки автомобили.
Точки на черных дорогах раскрытых степных рук, вертолетный простор, точки опухают, наливаются тромбы дорог, приближается ночь и смерть.
Мы медленно двигались к бочке с квасом, вплавляясь в асфальт.
Торговка потряхивала над квасом своими крашеными кудельками, ставила толстостенные кружки на квадратный металлический поднос, залитый пеной, и перебирала деньги красными растрескавшимися пальцами.
Квас у нее был, конечно же, теплый, деньги кончились. Мы спросили дорогу на Чернигов. Ответ нам дал водитель, и мы пошли в указанном им направлении мимо громадного трака. Трак стоял, свесив кабину, как недоотрубленную голову, в направлении Чернигова, и все время, что мы провели на обочине, я ждала, что он поднимет голову, встряхнет гривой… но он так и не уехал.
Мы отошли от перекрестка на приличное расстояние по широкой обочине, за которой начиналось гороховое поле. Никаких лесопосадок, словно выбрито все до горизонта. Мы уселись на обочине и смотрели на жилу дороги, тащившуюся по полям из заоблачного Борисполя. Мы замечали трак издалека и следили за его медленным приближением, не шевелясь, гадали, вознамерится он ехать прямо или свернет. Чаще, как мне казалось, сворачивал.
Не свернул! Ольховский вскочил. В этих шортах у него вид, как у ощипанного бройлерного цыпленка. Поднимает руку. Нет. Прогрохотал мимо. И он снова лег в пыль.
Я возилась в серой пыли, из камешков пыталась сложить какую-то мозаику и слушала трескотню насекомых, это был прилив полусмерти, все показалось темным и мигающим. Казалось, что Петербург был за тем солнечным поворотом, тяга исчезла, и Ольховский с повисшими руками прохаживался по трассе.
Я разулась. Ноги стали ржавчато-бурыми, в мутных мозолях.
— Еще два ползут, — я заметила, как проскользнула эта мысль, когда разглядывала волоски на руке. Откуда бы ей взяться? Я посмотрела на дорогу — пусто, никто не полз… Но точно теперь припомнила, что видела, как по жилке двигались две точки. По руке ползли две мушки с завитыми усиками, рыжими ножками и темным пятном на каждом крылышке. Голова мушки казалась стеклянной. Я встала и двинулась в направлении стеклянной головы, посмотрела на себя и испугалась. Рубашка совсем расстегнулась от жары, закатанные рукава… Тут ноги ожег асфальт, и трак остановился. Ольховский, видно, не ожидал, что я остановлю трак, он лежал в позе нерешительной голой женщины, чуть почесывая бедрами, когда вдруг увидел, что трак тормозит, хотя не берусь утверждать, что именно он увидел.
Он вскочил, подбежал и открыл дверь. Началось.
— Уважаемый, вы не подбросите нас в сторону Чернигова?
Водитель ничем не выказал удивления и молча кивнул.
Мы схватили вещи и подбежали к машине.
XIСегодня — первая прогулка. День солнечный. Какой-то церковный праздник. В тенистой беседке старуха сочиняет письмо губернатору, думает, что имеет на это право, потому что губернатор подарил ее сыну печатный пряник с изображением Николая Угодника, давно, при открытии гимназии.
Я предлагаю старухе виноград, старуха отказывается, но я узнаю ее по сгорбленной спине и сморщенным плаксивым глазкам — это мама шебутного московского гимназиста Вадима Масленникова.
Это я заметила еще в Печерской Лавре — там много можно встретить персонажей всех когда-либо читаных книг и увиденных картин. Помню, видела однажды боярыню Морозову, живую, страшноглазую, в той самой одежде.
Ознакомительная версия. Доступно 9 страниц из 43
