– Мы пытаемся делать деньги. За это нам платят жалованье.
– Нет, я и вправду этого не понимаю, – произнес доктор. – В Лондоне обитают тысячи молодых людей, занимающихся покупкой и продажей облигаций и акций и выплачивающих сотни тысяч фунтов себе, за свои личные игры, если так можно выразиться. А что эти игры реально производят? Ничего. Абсолютно ничего. Или, во всяком случае, ничего такого, что я мог бы увидеть. В это время остальная страна, все нормальные люди занимаются нормальной работой, создают полезные предметы, помогают друг другу, обслуживают друг друга, получая за это справедливое вознаграждение. Я с ужасом представляю, что в связи с этим мог бы сказать твой дед.
Алекс смотрел на отца, с большим трудом удерживаясь от того, чтобы выпалить все, что думает по этому поводу. Дед и прадед Кальдера были священниками шотландской церкви и в своих религиозных взглядах придерживались весьма твердых правил.
– И чем ты пользуешься для своих азартных игр? Я могу ответить за тебя. Своей ставкой ты делаешь сбережения простых людей. Тебя не заботит их судьба. При выигрыше или проигрыше ты все равно получишь свои деньги.
– Сити приносит этой стране громадные доходы, – возразил доктору сын.
– Так же как и налог на игровой бизнес и на букмекерские конторы. Или как акциз на сигареты и алкоголь. Но это вовсе не означает, что пойло и табак приносят людям пользу, – запальчиво произнес Кальдер-старший.
– Отец, мы не раз это обсуждали. – В голосе Алекса уже можно было уловить скрытое раздражение. – Мне моя работа нравится, и я отлично с ней справляюсь. Лучше всего мне удаются операции, связанные с риском. Разве это не достаточный резон продолжать заниматься делом?
Доктор Кальдер покачал головой и печально произнес:
– Не знаю, в какой момент мы с твоей мамой совершили ошибку. Человек в своей жизни должен иметь более высокие цели, нежели азарт и алчность. Разве не так?
Кальдер почувствовал, как в нем закипает старый гнев. Через год после смерти мамы, когда ему исполнилось шестнадцать, он, вопреки желанию отца, решил не продолжать изучение точных наук и поступил не в Эдинбургский, а в один из английских университетов, где увлекся историей. Одним словом, врачом он быть не хотел. Став пилотом Королевских ВВС, он ждал от отца слов неодобрения. Долго томиться в ожидании ему не пришлось. Но то, что сказал тогда Кальдер-старший, не шло ни в какое сравнение с презрением, которым он облил сына, когда тот встал под знамена «Блумфилд-Вайс».
Но Алекс не обращал внимания на гнев отца. Им руководило скрытое в самой глубине сердца желание поступать наперекор желаниям этого человека. Доктор имел устоявшийся взгляд на мир и на ту роль, которую должен был играть в этом мире его сын. Это не значит, что Кальдер полностью отрицал отцовское видение мира. Более того, эти взгляды его иногда восхищали. Но ради мира отца сын вовсе не был готов сражаться.
– В моей жизни есть нечто большее, чем азарт и алчность! – повысив вопреки своему желанию голос, сказал Кальдер.
– Вот как? Что же именно? Как там ее звали? Ники, кажется?
Алексу показалось, что он заметил на лице отца нечто похожее на ухмылку, словно тот был страшно доволен тем, что ему в очередной раз удалось уколоть сына.
Эта ухмылка послужила последней каплей. Внутри Алекса словно что-то взорвалось.
– Прежде всего, – заговорил он, не делая попытки скрыть ярость, – это моя жизнь, и я поступаю, как нравится мне. Ты всегда пытался указать, что мне следует делать. Я тебе и раньше не позволял навязать мне свою волю, не позволю и в будущем.
– Я всего лишь хочу, чтобы ты не растрачивал попусту свои таланты.
– Ты хочешь вовсе не этого! У тебя имеется устоявшееся представление об устройстве мире. Представление весьма возвышенное и благородное! И ты хочешь, чтобы я вписывался в твой мир! А я этого не желаю. Я буду продолжать дело, которое мне нравится и хорошо у меня получается, даже если оно и не отвечает твоим нравственным стандартам. Моя работа вполне законна и никому не причиняет вреда.
– Тебе самому решать, как жить, – покачал головой доктор Кальдер. – И ты, конечно, можешь заниматься тем, чем считаешь нужным.
– Я, черт побери, так и намерен поступать! А ты… А ты – всего лишь вечно сующий нос в чужие дела, фанатичный… – Кальдер уже кричал, но, несмотря на это, все же удержался от готовых слететь с губ слов «старый мерзавец».
Воцарилась мертвая тишина, и все взоры были обратились на него. Проклятие! Сколько раз он давал себе клятву не глотать брошенную папашей наживку и сколько раз попадался после этого на его крючок! Глубоко вздохнув, чтобы успокоиться, Алекс произнес:
– Прости, Энн. А теперь, если не возражаешь, я пойду, дома меня ждут кое-какие дела.
– Тебе не удастся так легко убежать от правды, – заметил доктор.
– Отец! – воскликнула Энн.
– Не волнуйся, сестра, это должно было случиться, – пробормотал Алекс, стараясь не смотреть на отца. – Спасибо за ленч. Был рад тебя повидать. И тебя, Уильям.
– Я тебя провожу, – сказала Энн.
Из столовой они вышли вместе. По пути к выходу Кальдер сунул голову в игровую комнату, чтобы попрощаться с детишками. Энн тем временем достала его пальто.
– Прости меня за отца, – сказала она. – Сегодня он превзошел самого себя.
– Он постоянно так поступает, – ответил Кальдер. – Но я тоже хорош. Я понимаю, что не должен позволять себе реагировать на это, но мне хочется, чтобы он принял меня таким, какой я есть, и не совал нос в мои дела.
– Когда-нибудь это произойдет, – заметила Энн.
– Возможно, – не очень убежденно произнес Кальдер.
Энн вышла из дома и зашагала рядом с братом к машине.
– Я очень за него беспокоюсь, Алекс.
– Почему? – недоуменно глядя на сестру, спросил Кальдер. – Он что, болен?
– Нет. Но с ним что-то не так. В прошлом месяце мы навестили его в Очард-Хаусе, и я заметила исчезновение кое-каких вещей.
– Каких именно?
– Самых ценных. Маминого бюро. Пейзажей кисти Каделла. Дедушкиных стенных часов. Подсвечников. И большей части маминых драгоценностей.
– Не может быть! Ты уверена?
– Заметив пропажу знакомых мне предметов, я проверила ее шкатулку. Та оказалась почти пустой.
– Ты не спросила у него почему?
– Я поинтересовалась судьбой часов и картины. Он сказал, что часы постоянно ломались и что пейзаж ему никогда не нравился.
– Но это же ложь! – воскликнул Алекс.
Фрэнсис Каделл был шотландским художником-колористом, чьи работы за последние двадцать лет вошли в моду. На картинах, о которых шла речь, были изображены виды долины реки Туид в районе Эйлдон-Хиллз – это место доктор любил больше всего на свете. Картины дед Кальдера купил у самого автора в двадцатых годах прошлого века.
