Много чего мог бы сказать Коля Борода, но не довелось. Мимопалатки, насвистывая нечто фольклорное, прошёл по своим делам Мгиви, и Колятотчас забыл, о чём собирался порассуждать.
— У, ненавижу… — тяжело выдохнул он. — Гнидычерножопые. Тварь…
Не желая международных скандалов, он произнёс этовполголоса, как бы про себя. Но чувствовалось, что это был не просто дежурныйвыхлоп гражданина, «не любящего» чёрных, жёлтых, носатых, каких-то ещё. Этобыло нечто гораздо более глубокое, то, что раньше называли криком души. Тольков данном случае крик больше напоминал рык. Задавленный и от этого ещё болеестрашный.
— Коля… — медленно выпрямился Наливайко.
Надо было что-то сказать, но что именно? Василий Петрович небыл бы профессором, если бы не умел мгновенно перебрать и, прикинувпоследствия, отбросить множество вариантов. Как в научном исследовании, так и вподобной жизненной ситуации. «Знаете, Коля, а кровь-то на разрезе у всехкрасная»? Боже, как пошло. Свести всё к шутке? Глупей не придумаешь. И обиднейк тому же.
Коля Борода весьма правильно истолковал его чувства.
— Я, Василий Петрович, тоже когда-то интернационалистомбыл, — проговорил он с тяжелым вздохом. — Теоретиком… Знаетевыражение, что очень легко любить всё человечество, а поди-ка ты возлюбиданного конкретного… Чикатило… Я ж вырос на том, что все должны за свободунегров бороться. И в Африку, на Серебряный Берег, добровольцем поехал… А потоммы тех четверых наших нашли… недоеденных… Эти атси их… живьём зажарили,сволочи… Их сами же негры на всём побережье так и называют — дети гиены. ИМгиви этот, тварь, мало того что атси, так ещё и из клана вождей. Татуировку нашее видели? Убил бы шилу, да Матвея Иосифовича обижать неохота…
«Жизнь… — вздохнул про себя Наливайко. — Тебе вотгнида черножопая, а Мотю на зоне спас. Ну и за кем, спрашивается, правда? Иесть ли ока?.. А может, мы очень даже и заслужили в двенадцатом годусгинуть?..»
Мгиви и Бьянка. Встреча на мостике
Песцов лежал в палатке и думал. Причём, что было ему неособенно свойственно, почти об абстрактном — сиречь о таком, что никогда раньшене влияло на его непосредственное благополучие, а посему и пребывало «где-тотам». Сугубо за гранью его каждодневных раздумий. Ибо являлось проблемойбезусловно существующей, но по прикладному своему значению было сопоставимо сисчислением количества чертей, способных уместиться на булавочном острие.
Он считал себя (и вполне справедливо) человеком битым итёртым, уж смерть-то видел неоднократно, причём в самых разных видах, да чтотам — и сам от неё уворачивался, и причинял. Скажи ему кто совсем недавно, чтоего, Семёна Песцова, поразит в самую душу увиденное на местах боёв,происходивших мало не при динозаврах шестьдесят с хвостом лет назад?..
Ну, в общем-то, потрясла его не мешанина старых костей,оскаленных черепов в касках и истлевших рук, сжимавших оружие… Это ещё можнобыло бы пережить, если бы не наплывавшие в сознание известные с детства слова.«Никто не забыт и ничто не забыто». А также что-то там такое о немеркнущемвеличии подвига и вся прочая лапша, которую родное государство седьмой десятоклет вешает нам на уши. То самое государство, которое периодически лопается отнефтедолларов и запускает ракеты на Марс, но так и не сподобилось собратьбезымянные останки тех, кто отдал за свою страну жизнь. Протянуть газ к Вечномуогню, отгрохать посреди города очередной аляпистый монумент — вот и вся вечнаяпамять. А то, что множество квадратных километров густо нашпиговано оружием,боеприпасами, осколками снарядов и мин, но главное, человеческими останками…Безвестными, забытыми, скорбно превращающимися в тлен… Это ему, государству,тьфу. На это у нашего богоспасаемого отечества нету ни времени, ни финансов…
— Индюк тоже думал да в суп попал, — надуласьобиженная его невниманием Бьянка. — Что-то больно умный ты стал, Песцов.Надо бы у тебя проверить национальность…
— Иди лучше Краеву башку полечи, — мрачноотозвался Семён. — Совсем парень плох, неужели сама не видишь?
Бьянка зевнула. Кто сказал, будто красивая женщина зевает,точно котёнок, тот никогда в глаза не видал живого котёнка. Иначе знал бы, каксуживаются в щёлки его глаза, а маленькая пасть ощеривает вполне страшноватыезубы…
— А не могу, — прищурилась Бьянка. — Фазалуны не та… Да ничего, не беспокойся, жить твой Краев будет.
— Ох, и почему же все красивые бабы стервы? —задал свой риторический вопрос Песцов, только Бьянка отвечать не стала. Резкоподнялась, одёрнула свитерок и выбралась из палатки.
Солнце по-северному задумчиво парило над горизонтом, вбезветренной тишине пробовали голоса вечерние птицы. Природа, казалось,медитировала. Благолепие портили только комары — злющие, породистые, гудящейстеной. Однако Бьянку кровососы не беспокоили: собираясь сюда, она употребиланатощак жареного скорпиона, и месяц с тех пор ещё не прошёл.
Посмотрев на часы, Бьянка недовольно мотнула головой. Ещёполчаса времени, которое следовало убить. Желательно, не убившись при этомсамой.
Бьянка не отказалась бы от хорошего моциона, но взрывчатки иоружия, схороненного непосредственно под ногами, вполне хватило бы на новуюОтечественную войну. Да не на одну.
Она прошла через лагерь, брезгливо отворачиваясь от здешнихреалий. Дымный костёр, сортир, палатки, сопливые акселераты… Будь у неё выбор,Бьянка предпочла бы антураж поэлегантнее, да только кто ж её спрашивал?..
Тропа тянулась по старой насыпи, проложенной через болото.Время превратило насыпь в пунктир, почти затянутый мхом, но пройти, не замочивног, было ещё возможно.
В самых топких местах были проложены деревянные мостки,причём достаточно прочные, сработанные не далее как в прошлом году. Там, гдеболото давало исток чёрной торфяной речке, был устроен даже мостик — самыйнастоящий, с перильцами.
И на этом мосту, опираясь тощим задом на перильца, стоял икурил Мгиви. Комары его, кстати, тоже не трогали.
— Слушай, сиделец, валил бы ты отсюда — лениво шуганулаего Бьянка. — Не путайся под ногами, у меня здесь рандеву.
— А у меня тоже здесь рандеву, — невозмутимоотозвался негр. — Так что я не под ногами путаюсь, а с тобой в однойкоманде играю.
— Да я с тобой на одном поле не сяду, — фыркнулаБьянка. Да, немало воды утекло с тех пор, как он галантно перенимал у неёкорзину с кукурузой, убеждая поберечь прекрасные руки. — Кстати, радостнаявесть: сюда едет твой братец. Говорят, скоро прибудет…
Мгиви сплюнул и мрачно оттопырил губу.
— Готов взаимно порадовать, — сказал он. — Наднях явится ваша лучшая подруга, Белая Бритва.
Бьянка на миг потеряла самообладание.
— Откуда знаешь? Иудей сказал?
— Запомни, ты, десятка! Он не иудей, он вор! —окрысился негр. — И к тому же кореш мой. Фильтруй базар, подруга, мнеглубоко плевать, что ты козырной масти. Не мети метлой…
