От могучих плечей…
На второй вечер Прекраса сделала отвар из второго белого цветка и заговаривала его дважды в день, утром и вечером. Теперь Ивор принимал от нее горшок с отваром без сомнения и опаски. На другое утро Ингеру уже заметно полегчало: приступы жара еще возвращались, но слабее прежних. Он больше не впадал в беспамятство, только был очень слаб и благодаря отвару «русалочьего цвета» много спал. В промежутках он уже приказывал поднять себя и даже начал есть – несколько ложек каши, немного молока, сыра, мясного отвара. Княгиня велела испечь для него лепешек из последних запасов жита: пусть сил набирается.
Так прошел третий день и следующая за ним ночь, когда Прекраса в третий раз сходила к трем колодцем за «молчаливой водой» и вынула из корытца последний белый цветок. Он оставался почти таким же свежим, но лепестки его немного съежились и напоминали полусжатый кулачок, скрывающий золотое колечко. Она сделала отвар и передала горшок Ивору.
– Теперь прощай, боярин. Пора мне восвояси.
– Да что ты! – возмутился Ивор. – Ты куда? Он же не встал еще! А вдруг что случится?
– Раз уж пришла, так оставайся до конца, – поддержал Ратислав, упирая руки в бока и хмуря брови.
Вид у него, высокого и жилистого, при этом был такой решительный, будто он и есть тот кол, на котором держится Всемирье.
– Нельзя! – спокойно возразила Прекраса. – На три дня меня матушка отпустила, более задерживаться не велела. Вы не тревожьтесь: никакой беды не будет, нынче на заре вечерней и завтра на заре утренней давайте отвар, и другого ничего не нужно. Поправится князь, через три дня на ноги встанет. Матерью-Водой и Матерью-Землей клянусь! А мне больше оставаться с вами нельзя.
Что-то потустороннее слышалось в этих словах, в ее спокойном голосе. Так говорят существа, кому позволено пребывать среди живых или носить человеческий облик лишь определенное время, а попытки удержать их приводят к беде.
Но сильнее слов говорили ее глаза. Голубые, как вода реки Великой в ясный летний вечер, они завораживали и влекли, затягивали и подчиняли. Внушали убеждение: как она скажет, так и будет. Так уже есть, потому что она сказала. А речь ее, как журчание воды, как движение нити на прялке судьбы творит бытие, и ход его не оспоришь.
Простившись с холмоградской дружиной, Прекраса отправилась в Плесков – переночевать у Лайны, а на заре сесть в свою долбленку, хранившуюся у тамошнего причала. Ратислав с двумя отроками, похожими лицом – они и правда были братья, варяги, их звали Рагнвальд и Игнвальд, – пошел ее провожать в знак своего уважения.
– Ну а что же ты, ведунья, в награду хочешь? – окликнул Прекрасу Ивор, когда она уже собиралась выйти со двора святилища.
– Награду? – Она обернулась и словно бы даже удивилась.
– Само собой. Ты же… князю моему жизнь спасла.
Прекраса помолчала. Что они могут дать ей? Какая награда ее порадует сильнее, чем это счастье – знание, что Ингер будет жить и что это она помогла ему выбраться из черной пасти Марены?
– Вот что… Когда князь молодой оправится… пусть сам мне награду определит, – сказала она наконец.
– Но как же, коли ты уходишь? Дождалась бы уж…
Прекраса улыбнулась, едва не смеясь над его недогадливостью.
– Не беда, боярин! Как тронется князь в обратный путь, меня не минует.
Она вежливо поклонилась – обычная миловидная дева с длинной светлой косой, в опрятной белой вздевалке, с двумя тонкими колечками на красном тканом очелье, – и плавной походкой тронулась прочь. Ивор смотрел ей вслед, пока она и долговязая фигура Ратислава с двумя провожатыми не скрылись из глаз. Идет – словно лебедь плывет. Однако в вежливой ее речи звучала та же предопределенность, как во всяком предсказании. Куда ни пойдешь, а судьбы своей не минуешь, будь ты хоть князь, хоть кто…
⁂
По дороге из небесного багрянца, которым одела реку Великую вечерняя заря, возвращалась Прекраса домой в Выбуты. Она выехала из Плескова после полудня – проспала зарю, наконец освободившись от тревоги. Вверх по течению ей все время приходилось грести, и она порядком устала. Даже останавливалась на полпути отдохнуть и поесть: Лайна по приказу княгиня дала ей с собой печеных яиц и репы. Прежнее возбуждение ушло, Прекраса чувствовала себя разбитой: сказались дни, полные волнений, и ночи некрепкого сна в чужом месте. До знакомой ивы, ввиду выбутских изб и дворов, она добралась чуть живая.
