Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
Описанный нами мечущийся заключенный, выгоняющий из своей головы мысли собственными кулаками, и этот тихий, ни о чем не думающий живой покойник достойные продукты тюремного заключения, и тот и другой стоят на грани безумия. И тюрьма вписывает в учебники и исследования по психиатрии новые страницы «о тюремных психозах».
Психология тюремного чтенияИстория книги в тюрьме есть повторение ее истории на свободе, хотя печатное слово и проникает впервые за толщу тюремных стен лишь с конца XVIII века, т. е. через 350 лет после изобретения книгопечатания. Как первою печатною книгою была библия, так евангелие и библия проложили путь прежде всего другим книгам так называемого «религиозно-нравственного содержания». Первое время тюремная администрация не допускала наряду с ними никаких других конкурентов.
Но очень скоро, в первую же четверть XIX-го века, когда образованию и простой грамотности начали придавать громадное и, вместе с тем, преувеличенное значение, как средству воспитания морального характера, получает доступ в места заключения и всякая другая книга, кроме, впрочем, журналов. Тюремные деятели, теоретики и практики, в добавление ко всем «тюремным вопросам» (о «тюремной» архитектуре, о «тюремной» гигиене, о «тюремной» дисциплине, о «тюремном» труде и пр., и пр.) выдвигают еще новый вопрос о «тюремных» библиотеках. Местные и международные съезды тюремных деятелей вносят в разрешение и этого вопроса характерные черты своей «тюремной» политики установить в своих тюрьмах самый противоестественный режим и сделать дома заключения для исправления арестантов похожими на монастыри. Собравшийся почти на рубеже XIX и XX веков международный тюремный конгресс (1895 г.) все еще подчеркивал своим полосованием: «преподавание в тюремной школе должно быть проникнуто духом религии, как необходимым средством для нравственного воздействия». Точно также, цепляясь за исчезающий авторитет церкви, этот же съезд призывал строить тюремные библиотеки на указанных началах, ставя их «главнейшею целью обучение арестантов и наставление их в нравственности». Так как к этому времени религиозные книги уже почти совсем потеряли прежнее внимание к ним читателей, то, поневоле, конгрессу приходилось говорить о допуске в тюрьмы, кроме религиозных и нравственных книг, также «интересных» описаний, путешествий, «нравственных романов», иллюстрированных романов и пр.
О сравнительном положении духовной и светской книги в русских тюрьмах даже в начале XX века можно судить по смете на 1906 год, когда на содержание церковных приютов при тюрьмах ассигновывалось 67 790 руб. и церквей 26 991 руб., а на содержание учителей при тюрьмах 7260 р. и библиотек всего 4779 руб[52].
Расширение состава тюремных библиотек продолжало оставаться у нас спорным «вопросом» даже к в 1910 году, когда совещание русских тюремных деятелей, под председательством быв. петербургского губернатора Зиновьева, обсуждало, «насколько и в каких пределах представляется желательным доступ в тюрьмы книг по философии, истории и вообще научного содержания, а также по беллетристике и на иностранных языках»[53].
Библиотечное дело в тюрьмах у нас всегда было в самом печальном состоянии. Так, например, на 688 мест заключения приходилось в 1904 году всего 432 библиотеки.
Число книг в них было ничтожно, и подбор их совершенно случайный: пожертвованные разрозненные журналы, иногда ненужный никому книжный хлам.
За границею тюремные библиотеки находились в значительно лучшем положении. Так, например, в швейцарских тюрьмах: в Цюрихе на 220 арестантов приходилось 5000 томов, в Неуенбурге на 80 арестантов 3000 томов, в Базеле на 120 арестантов 2600 томов, в Лозанне на 100 арестантов 2000 томов, в Люцерне на 80 арестантов 2000 томов, в С.-Галли на 230 арестантов 1900 томов, в Трансвальде на 25 арестантов 1000 томов и т. д.
Из русских тюрем в наилучшем положении оказывались библиотеки в тех местах заключения, которые были предназначены для политических подследственных и осужденных. Это происходило, конечно, не вследствие забот правительства об умственных запросах заключенных, а потому, что сами политические заключенные приходили здесь на помощь друг другу, создавая на собственные средства и собственной энергией книжные собрания. Из воспоминаний бывших политических каторжан и ссыльных видно, что эти тюремные библиотеки удовлетворяли их читателей. Так, заключенные Карийской каторжной тюрьмы называли свою библиотеку «замечательною»[54]; Чудновский называет библиотеку Петропавловской крепости в 70-е годы «прекрасною»[55]; в центральной Новобелогородской и Мценской тюрьмах политические считали свои библиотеки недурными. После дела 1 марта 1881 г. началось гонение на библиотеки политических заключенных. Однако, узники, много терпевшие и много сносившие, ответили на эти гонения упорной борьбой, принявшей особенно яркий характер в Шлиссельбургской крепости, Потребовался ряд жертв, и нужно было пройти ряду лет, чтобы политические заключенные достигли успеха и могли (в частности и в Шлиссельбургской крепости) составить себе свои тюремные библиотеки, удовлетворявшие многих из них своим подбором книг.
Вопрос о количественном и качественном составе тюремных библиотек интересует нас не сам по себе, не как часто весьма сомнительное для нас средство «нравственного перевоспитания» преступников, а исключительно с психологической точки зрения. Нас интересует отношение к книге читателя-арестанта. Нас занимают переживания читателя, связанные с процессом чтения в местах заключения, где все воспринимается иначе, чем на свободе.
Отношение к книге и на свободе определяется уровнем развития индивида, присущими ему интересами, теми или другими его способностями. Влечение к книге может определяться и на воле не одинаково в различные моменты повседневной жизни и стоять в прямой связи с переживаниями и настроениями. Но это нисколько не мешает определить характерные психологические черты того или другого круга читателей. В очень бедной на эту тему русской литературе были, однако, сделаны попытки изучения психологии читателя. Такова, например, интересная работа Анского «Народ и книга». Опыт характеристики народного читателя. Автор, обрисовывая социально-психологический тип читателя из народа, из рядов которого, как мы знаем, выходит наибольшее число заключенных в тюрьмах, проводит резкую грань между читателем-крестьянином, с одной стороны, и рабочим-шахтером, с другой. Отношение того и другого к одним и тем же произведениям было резко различно. Так, например, крестьяне относились к проповеди Льва Толстого о непротивлении злу насилием сдержанно, а рабочие прямо отрицательно, и один из них, в противовес такой проповеди, вел свою пропаганду: «колом в бок и конец». Точно так же шахтеры не осуждали воровства, и моралистические рассказы на тему: «не воровать», воспринимали иногда, прямо негодуя: «стерва, есть-то он мастер, а воровать трус». Вообще, они не любили поучений: «меду много». Тем не менее, были, конечно, и общие психологические черты у этих читателей и народа, и Анский мог делать из изучения этих черт и общие выводы о ненадобности народу «сентиментально-елейных поучений грошовой морали», о требовании им «серьезного ответа на грозные вопросы: как жить, как справиться с теми, невероятно тяжелыми, условиями, которые охватывают железным кольцом его жизнь, душат его мысль…»
Ознакомительная версия. Доступно 15 страниц из 73
