Я как смогла быстро встала с постели, в голове звенело, ноги заплетались. На спинке кровати увидела свой халат, на полу — тапочки. Мои тапочки! Я, поморщившись, выдернула иголку из вены, накинула халат и вышла в коридор. Бабушка, лежавшая со мной в одной палате, кричала что-то вслед, но я не расслышала из-за звона в ушах. До поста медсестры добиралась лет сто, не меньше. Деловитая девушка в белом колпаке увлеченно заполняла бумаги. Меня увидела — удивилась.
— Полушкина! Вы зачем встали? Вам лежать нужно!
— У меня ребёнок дома один, — выплеснула я свой ужас. — Где моя обувь? Я поеду…
Силы оставили, я тяжело опустилась на стул. Не знаю, как я сюда попала, и как доберусь домой. Знаю только, что это нужно сделать. А все остальное неважно.
— Никуда мы вас не отпустим. Ещё даже обхода не было! Вам ещё анализы сдавать. А ребёнок ваш с мужем, он уже три раза звонил, спрашивал, когда вы проснетесь.
— Какой ещё к черту муж? — удивилась я. Неужели Гришка явился?
А потом посмотрела на свою руку. Осторожно, со страхом — на безымянном пальце кольцо. Белое золото, три прозрачных камушка — по краям совсем крошечные, посередине — покрупнее. Ужас!
— Герман! — выдохнула я.
— Герман, — с улыбкой согласилась медсестра.
У меня даже телефона не было. Обуви не было тоже — меня привезли, в чем я была, любезно прихватив трусы с тапочками. Медсестра, не слушая возражений, посадила меня в кресло, отвезла назад в палату и поставила капельницу. Я была слишком слаба, что, впрочем, не мешало представлять картинки одна другой страшнее: голодная ревущая Сонька — что может быть ужаснее?
Мне сделали укол в попу, сунули градусник под мышку и обещали дать поговорить с Германом, когда он позвонит еще раз. А в том, что он позвонит, медсестра даже не сомневалась. В глазах у меня плыло, я пыталась сосредоточиться на одной точке, но помогало мало. Я уснула.
Когда проснулась, больница никуда не делась. Кольцо с пальца тоже. Зато больше не было капельницы. Я снова встала.
— Не бережешь ты себя, доченька, — покачала головой моя соседка.
Я умылась, снова пошла на пост. Медсестра покачала головой, но прогнать меня не сумела. Герман позвонил через двадцать пять минут. У меня снова поднялась температура, меня знобило, но я стояла, словно часовой, не смыкая глаз. И чуть не заплакала от облегчения, когда сестра в очередной раз взяла трубку, улыбнулась и отдала её мне.
— Герман! — крикнула я. — Где Соня?!
— Тише, — попросил он шепотом. — Спит она.
Невыразимое облегчение, огромное, как океан, захлестнуло меня с головой. Я даже испугалась, что разревусь от радости. Но медсестра сидела за своей стойкой и наверняка тайком наблюдала за мной. И уж точно все слышала.
— Герман, привези мне кроссовки, — теперь я тоже шептала. — Я отсюда сбегу.
— Может, стоит полежать хотя бы пару дней? — спросил он. — Ты валялась на полу, как труп. Очень горячий труп. Я сомневаюсь, что в таком состоянии ты поможешь дочке.
Стоило ему лишь напомнить, как меня обдало жаром. Только вот мерзла, а сейчас хоть догола раздевайся. Да какая разница, что со мной, если Сонька дома одна? Герман не в счёт.
— Да вы её угробите! — прошипела я как можно тише.
— Вы меня недооцениваете, Лида. И мои способности. Я вызвал няню. Самая лучшая в мире няня — она и меня вынянчила. Опытная. Ночь провели просто замечательно. Я вам вечером телефон привезу, будем фотографии вам отправлять.
Меня терзали сомнения. С одной стороны я понимала — если уйду сейчас из больницы, то свалюсь за ближайшим углом. С другой — моя дочка, которую я выстрадала и берегла, как зеницу ока, сейчас совсем с чужими людьми.
— Герман, пожалуйста, — наконец, сдалась я. — Два дня — и я вернусь. Вы только не трогайте её, пожалуйста… сам. Не обижайтесь, но в ваши способности в качестве няни я не верю. Пусть лучше ваша опытная. Пожалуйста.
— Без проблем, — откликнулся он. — Ждите телефон, — и прервал связь.
Моя палата находилась в самом конце коридора. Дурацкое упрямство толкало вперёд, хотя я могла попросить помощи. Пусть мне будет плохо за то, что я такая ужасная мать — мой ребёнок в чужих руках, а я тут… прохлаждаюсь.
Медсестра смотрела мне вслед, но не стерпела и подкатила коляску. А я села в неё, предоставив заботиться обо мне посторонним людям.
«Мы с Сонькой словно сироты, — с горечью подумала я. — Никому ненужные. Телефон принесут, надо будет Дуне позвонить. Все-таки, тётя. Может, съездит, проконтролирует».
Тревога за Соню не то чтобы отпустила, но притупилась. Температура снова поднялась до сорока, мне сделали очередной укол. В голове троилось, мысли путались. До боли хотелось домой, чтобы дочка лежала рядом, гулила и, устав, потянулась к моей груди... Я схватилась за грудь — она должна стоять колом. Надо сцедить, срочно! Я не хотела прерывать грудное вскармливание, это таинство, которое объединяет меня с ребенком. Но грудь не болела, не наливалась молоком — она была крепко перетянута крест-накрест эластичной белой тканью. Я была так поглощена тревогой за Соню, что даже не обратила на это внимания. Осознание случившегося дошло до меня не сразу. А потом я вдруг чётко поняла: я — ужасная мать. Мой ребёнок с чужими людьми неизвестно где, а я больше не смогу кормить его грудью.
Температуру мне сбили. Не знаю, что кололи, но ощущение было, что наркотой обдолбалась. Вроде не болит уже ничего, а встанешь — и пол из под ног, и в голове — туман. Вязко все, противно.
На подоконнике лежал роман в мягкой обложке. Бабушка соседка смилостивилась и принесла мне его. Я пыталась читать, но страдания героини совершенно не увлекали. Своих хоть отбавляй. Мысли то и дело возвращались к Соньке, потом к пустой груди, на глаза наворачивались слёзы. Обход, который должен был быть утром я, похоже, проспала — никто не приходил. Медсестра сообщила лишь, что воспаления лёгких, которое подозревалось изначально, у меня нет. И то слава богу.
Но, тем не менее, из отделения никого не выпускали. Я надеялась увидеть Германа — а ещё лучше Соню — хоть одним глазом. Мне принесли хрустящий пакет. В нем йогурты, фрукты, вода и ещё тёплый биг-мак, — надо же, миллионер знает, где продаётся фастфуд. А еще малюсенький букетик в горшочке. Я прямо вся в цветах последнее время. А самое главное — телефон и зарядка.
Я поверила баланс — пополнен. Надо Дуне звонить. Но набрать номер сестры не успела — телефон зазвонил. Герман Елисеев — так и написано. Ладно, хоть без отчества. Я взяла трубку сразу же.
— Я стою тут, под окнами, — начал Герман без приветствия. — И не знаю, где твоё. Рапунцель, сбрось свои волосы!
Я дошла до окна, придерживаясь за спинки кроватей. Открыла створку, перегнулась. Герман стоял и смотрел вверх, задрав голову, а на груди у него замысловатая переноска-кенгуру, в которой видно Соньку. Живая. Пытается кулачок в полосатой варежке грызть. У меня слёзы на глаза снова — да что ты будешь делать!
