В шумном зале беседы велись вполголоса. Дополнительные заказы на выпивку делались с большими паузами, еду не заказывали вовсе. Оркестранты изо всех сил старались изобразить американские джазовые мелодии.
Квадратная голова ударника подергивалась из стороны в сторону. Он натужно, но сдержанно пытался имитировать манеру американских исполнителей, не обладая необходимым для этого внутренним чувством ритма.
Вольф кивал каким-то людям, сидящим за соседними столиками, – это были «жучки» с черного рынка, которые имели с ним сигаретные делишки. Как только они сюда входят, их принимают за американцев, думал Вольф, и, самое удивительное, это происходит только потому, что у них на шее повязаны галстуки. Прочие посетители тоже были хорошо одеты, но по неизвестной причине на черном рынке отсутствовали галстуки, и мужчины повязывали себе на шею какие-то лоскутки.
Вольф отметил про себя этот факт. Еще один легкий способ делать доллары.
Музыканты закончили играть, и танцующие разошлись по своим местам. Эдди, разгоряченный танцем и близостью к телу фрау Майер, не спускал глаз с Геллы, внимательно наблюдая, как она села за стол, склонилась к Моске и положила руку ему на плечо. И он мысленно представил себе упругое белое тело, распростертое на армейском коричневом одеяле, и свое лицо, склоненное над ее бессильно откинутой головой. На мгновение он обрел уверенность в своем успехе, хотя пока не знал, когда это произойдет. А потом это видение исчезло, как только из круга света, в лучах которого сидели оркестранты, раздались три коротких и требовательных сигнала трубы.
Приглушенный гул голосов стих, яркие лампочки потускнели. Зал сразу стал напоминать пещеру, и высокий купол потолка исчез во мраке.
На сцене показалась шеренга девушек, которые танцевали так плохо, что, когда они убежали, их даже не вознаградили вежливыми аплодисментами. Их сменили жонглер и акробаты. Потом появилась певица с могучим телом и высоким слабым голосом.
– Господи! – воскликнул Моска. – Пойдем отсюда.
Вольф покачал головой:
– Подождем еще немного.
Зрители ожидали продолжения. Раздался еще один сигнал трубы, свет почти совсем погас, и сцена в дальнем конце зала превратилась в сверкающий желтый квадрат, на который небрежной походкой из-за темных кулис вышел хорошо одетый господин невысокого роста, с полным, словно резиновым, лицом прирожденного комика. Его приветствовали громом аплодисментов.
Он запросто обратился к аудитории, словно со всеми в этом зале был давно знаком:
– Я должен извиниться за то, что мне сегодня не удастся показать весь номер целиком. Пропал мой пес Фредерик. – Он замолчал и изобразил на лице печаль, а потом продолжал с наигранным гневом:
– Это ужас какой-то. Я выдрессировал десять собак, и все они сбежали. Они всегда сбегают – в Берлине, в Дюссельдорфе и вот теперь здесь. Вечно одна и та же история.
На сцену выбежала девушка и что-то зашептала ему на ухо. Комик закивал и повернулся к зрителям:
– Друзья мои, администрация клуба просит меня объявить вам, что после представления будут розданы бутерброды с мясом. – Он подмигнул. – Карточки не требуются, но, разумеется, цена соответствующая. А теперь, как я и обещал… – Он замолчал. Выражение его лица быстро менялось, на нем можно было прочесть сначала удивление, потом испуг и, наконец, постное понимание происходящего. Зрители разразились неистовым хохотом. – Фредерик, мой Фредерик! – закричал он и бросился прочь со сцены. Он вернулся в круг света, жуя бутерброд. Когда смех стих, он печально произнес:
– Увы, слишком поздно. Но он оказался верным другом до последнего мгновения.
Очень вкусно. – И в один присест он заглотнул весь бутерброд.
Подождав, пока зрители успокоятся, он вытер губы и вытащил из кармана листок бумаги. Он поднял руку, прося тишины, и начал читать:
– Сегодня все озабочены калориями. Вот здесь написано, что нам требуется 1300 калорий в день, чтобы выжить, а в рационе, утвержденном военной администрацией, мы получаем 1550 калорий. Я бы не хотел критиковать власти, но я хочу призвать вас всегда помнить об этих лишних 250 калориях. А теперь несколько простых советов.
И он стал рассказывать избитые шутки о калориях, но так мастерски, что смех в зале не смолкал. Его байки прервало появление едва одетой девицы, которая, танцуя, стала кружиться вокруг него. Он смотрел на нее жадным взглядом, потом достал из кармана морковку, веточку салата и горсть зеленой фасоли. Он что-то посчитал на пальцах, покачал головой и, передернув плечами, сказал:
– Э, да она получит всего-то тысячу калорий.
Девушка запрыгала перед ним. Он жестами объяснил ей, в чем проблема. Она запустила руку между грудей под блузку и выудила оттуда крохотную гроздь винограда. Он жестами сообщил: мало! Тогда она полезла к себе в шортики, но он с выражением праведного гнева возопил:
– Пожалуйста, я не в состоянии!
И, глядя вслед убегающей девушке, он простер к ней руки и печально произнес:
– О, если бы мне съесть хоть один бифштекс! – И смех сотряс зал до самого верха купола.
А резиноподобное лицо комика, стоящего на сцене, выражало самодовольство от сознания власти над зрителями. Он стал пародировать разных людей – Рудольфа Гесса, тараторящего без остановки и спасающегося на самолете в Англию, Геббельса, оправдывающегося перед женой за неизвестно где проведенную ночь и нагромождающего смехотворно не правдоподобные объяснения, Геринга, обещающего, что ни одна бомба не упадет на Берлин, и спасающегося под столом от летящих обломков. Когда комик покинул сцену, ему вслед неслись бурные раскаты аплодисментов. Они не смолкали, пока он не вернулся. Зрители успокоились и стали ждать очередного номера.
Теперь его волосы были зачесаны на лоб, а под носом виднелась черная клякса, которая должна была символизировать усики. Он скорчил гримасу, и его резиновое лицо превратилось в маску Гитлера. Он стоял у кулис, и выражение на его лице было полукомичным-полусерьезным. Оно излучало мощь и магнетизм. Он обвел аудиторию горящим взором и громовым голосом, летящим под самый купол, вопросил:
– Хотите, чтобы я вернулся?
Зрители от неожиданности оторопели, и в зале воцарилась гробовая тишина, а на его обсыпанном мукой лице медленно появилась леденящая кровь усмешка торжествующего антихриста. Зрители поняли.
И тут же зал взорвался аплодисментами. Кто-то, взгромоздившись на стулья и столы, орал:
– Ja! Ja![3]
Женщины неистово хлопали в ладоши. Кто-то громко топал ногами, остальные стучали кулаками по столу. Поднявшийся в зале шум сотрясал стены и отдавался в вышине под потолком.
Вольф встал и с мрачной улыбкой смотрел поверх голов на сцену. Моска все понял и, откинувшись на спинку стула, попивал свой шнапс. Фрау Майер уставилась в стол, пытаясь подавить довольную улыбку. Эдди спрашивал ее:
