дыхание, спасаясь от кладбищенской затхлости, сделать еще надрез, отодрать пласт шкуры... Удар по ребрам застал его врасплох: он выронил нож и с огромным трудом выбрался на свободу.
Зверь закричал. Акулья голова повернулась, отыскивая Тауно. Плавники и хвост направили огромную тушу в сторону молодого человека. Мимолетно ему подумалось, что окажись в лодке инуиты, они бы уже давно утыкали тушу гарпунами с привязанными к ним пузырями, чтобы затруднить чудовищу передвижение. Впрочем, людоед и так оказался слишком медлительным и неуклюжим. Вокруг него можно было плавать кругами. Но, однако, подобраться поближе... это уже трудная задача.
Теперь на скелете тупилака болталась обрывками полупустая шкура, а сам скелет... да, кажется, он местами начинает распадаться. Но ноги и хвост все еще работают, а челюсти продолжают щелкать.
Тауно взобрался тупилаку на спину, куда чудовище не могло дотянуться, и крепко сдавил ее ногами, не обращая внимания на боль от грубой ракушечной кожи тупилака. Потом достал запасной нож и принялся за работу.
Он не смог сделать всего, что хотел, но когда спрыгнул со спины в воду, полуотрезанный хвост чудовища уже еле шевелился. Глаза Тауно застлала темная пелена усталости — ему был просто необходим короткий отдых.
Кто знает, то ли проблеск сознания дрогнул в тупилаке, то ли он не мог не выполнить того, что было в нем заложено, однако, как бы там ни было, он снова неуклюже направился к лодкам.
Если он потопит их, пусть даже ценой собственной гибели, отпустят ли Эйджан люди, захватившие ее? Услышав звук таранящего удара, Тауно всплыл, чтобы посмотреть, что делается над водой.
Второй ялик, полузатопленный после удара, дрейфовал в стороне, совершенно беспомощный: четыре оставшихся в нем человека должны были вычерпать воду и поставить на место плававшие рядом весла. Тупилак снова и снова наносил удары по лодке Хаакона. Нос ее был разбит, доски сорваны со шпангоутов. Голова на длинной шее потянулась вперед, выискивая жертву. Где Хаакон? Его сын Джонас с отчаянной храбростью рубил топором; не отставал и стоящий рядом с ним Стейнкил. Еще двое с двух сторон тыкали в тушу бесполезными копьями. На глазах Тауно Стейнкил оступился, и его рука тут же оказалась в пасти тупилака. Зубы сомкнулись, фонтаном брызнула кровь. Стейнкил отшатнулся, стискивая то место, где еще недавно была правая кисть.
Хаакон выступил вперед. Должно быть, его ненадолго оглушило. Измазанные кровью лицо и тело его ярким пятном выделялись на фоне серого, как волчья шерсть, неба. Он заметил вдалеке Тауно и крикнул:
— Тебе нужна помощь, водяной?!
Наклонившись, он достал из-под банки якорь с деревянным веретеном, но с железными кольцом, основанием и лапами, сохранившимися от прежних времен. Якорь крепился кожаной веревкой к остаткам форштевня. Когда покалечило Стейнкила, Джонас вышел из борьбы. Двое других укрылись за его спиной. Хаакон, пошатываясь, двинулся к корме, где его уже поджидала распахнутая пасть. Он высоко занес якорь и с силой опустил. Лапа якоря врубилась в правый глаз чудовища и зацепилась за глазницу.
В Хаакона тут же впились челюсти, но ему удалось освободиться.
— Все на весла! — крикнул он. — Тауно, разрежь его...
Хаакон рухнул.
Тауно, восстановив силы, стрелой метнулся вперед. Пренебрегая опасностью, он начал полосовать тушу ножом. Краем глаза он заметил, что лодка Хаакона направилась в сторону залива. Тупилак не стал ее преследовать — Тауно успел слишком сильно искалечить его.
Тупилак погрузился в воду вслед за Тауно, пытаясь его схватить. Но теперь чудовище было столь же малоподвижно, как если бы море вокруг него замерзло.
Нож Тауно работал без отдыха. Отрезанные куски снова становились мертвыми, какими и были до того, пока их не оживил ангакок.
Наконец опустевшая оболочка всплыла, а акулья голова погрузилась в темную глубину. Волны очистились. Когда Тауно, снова дыша воздухом, доплыл до второй лодки, охладивший его лицо порыв ветра показался ему благословением.
Но на ялик, кое-как приведенный в порядок, забираться было не безопасно. Девять человек уже и без того перегрузили его ослабевший и треснувший корпус — девять, потому что моряки подобрали цеплявшихся за обломки Хаакона и Стейнкила.
Тауно повис на поручне. Здоровяк Стейнкил уставился на него, изнуренный до такой степени, что у него остались силы лишь на благоговейный страх. Рука его была грубо перебинтована, но жизни его явно ничто не угрожало. Его — но не Хаакона. Весь живот предводителя, от грудины до паха, был вспорот, длинное тело распростерлось между двумя банками — оно было все в крови, внутренности вывернуты.
Но он еще цеплялся за ускользающее сознание.
Его глаза — тускнеющая голубизна на ярком янтаре — встретились с глазами Тауно. Принц Лири смог уловить лишь хриплый шепот:
— Водяной, я благодарю тебя... Не нарушь моей клятвы, Джонас... Прости меня, водяной, за ложь о твоем народе...
— Тебе нужно было думать о своем, — мягко отозвался Тауно.
— А моя дочь... Она станет говорить с тобой... У меня нет права просить... но если ты отыщешь ее и... — Хаакон перевел дыхание. — Умоляй ее... но если она не захочет, скажи ей, что я... никогда не отрекался от своей Бенгты... и даже в чистилище буду молиться за нее...
— Да, — тихо сказал Тауно. — Мы с Эйджан выполним твою просьбу.
Хаакон улыбнулся.
— Быть может, у вас, морских людей, есть души.
Вскоре после этого он умер.
5
Волшебные чувства морских людей нашли след там, где смертные не увидели бы ничего. Тауно и Эйджан обыскивали окрестности дня два — правда, они проводили в поисках и большую часть необыкновенно долгих осенних ночей, — прежде чем обнаружили новую стоянку инуитов.
Она оказалась в небольшой и уютной долине над бухтой с высокими обрывистыми берегами. Начинавшаяся на лугу тропинка, извиваясь, сбегала вниз, к поблескивающей воде. Ручей, свежий и прозрачный, журча вырывался из-под дерна, уже увядшего, но все еще мягкого. Долину окружали горы, серо-голубые там, где их не покрывал снег. Над восточными утесами виднелись таинственные зеленоватые отблески материкового льда. Окутанное дымкой, закатное солнце пронизывало косыми лучами прозрачный и безветренный арктический воздух.
Собаки залаяли, когда две высокие фигуры в туниках из рыбьей кожи широкими шагами подошли поближе, однако скоро принюхались и успокоились; они не стали заискивать, подобно гончим белых людей. Вышли охотники, с гарпунами, ножами и луками, но они не угрожали пришельцам. Женщины остались за спинами своих мужчин, прижимая к себе детей; они также не выкрикивали ничего — в них не было ни страха,
