в Россию польской знати, включая двух молодых братьев Чарторыйских, которые прибыли в Петербург 1 мая. Очень скоро они узнали о влиянии, которое имел фаворит императрицы, и вскоре по прибытии ему их представили.
Адам Чарторыйский оставил в своих мемуарах живые воспоминания о том, как Зубов ежедневно принимал жалобщиков. Не похоже, что Екатерина, занятая работой и прочей утренней рутиной, знала о том, какой вид напускает на себя ее фаворит:
«Каждый день около одиннадцати часов он становился передаточным звеном — в прямом смысле этого слова. Огромная толпа жалобщиков и придворных всех рангов торопилась поприсутствовать при его туалете. Улица снаружи наполнялась шести- и четырехконными экипажами, как перед театром. Иногда, после долгого ожидания, толпе объявляли, что граф не появится, и все расходились, говоря: «До завтра!» Другой раз двойные двери распахивались — и все, от генерал-аншефа и кавалеров до черкесов и длиннобородых купцов, толкаясь, толпой устремлялись вперед. Среди жалобщиков в то время можно было встретить много поляков, которые приходили просить о возврате их собственности или исправлении какой-то несправедливости.
Это торжественное действо всегда проводилось заведенным порядком. Открывались двойные двери, и Зубов выходил легким шагом, в халате, не имея, похоже, ничего под ним. Он слегка наклонял голову, выражая признательность просителям и придворным, собравшимся в уважительный кружок, и начинал свой туалет. Камердинеры подходили ближе, чтобы взбить ему волосы и напудрить его. В это время прибывали другие просители; им также оказывалась честь легким наклоном головы, если граф узнавал кого-нибудь из них. Все неотрывно следили за фаворитом в надежде поймать его взгляд. Мы были среди тех, кто всегда получал доброжелательную улыбку. Все стояли, никто не осмеливался выдохнуть ни слова. И в течение этого немого представления, в выразительной тишине каждый передавал прошение о своих нуждах всесильному фавориту. Я повторяю: никто не открывал рта, лишь граф иногда адресовал кому-нибудь словечко, и при этом никогда — по поводу просьбы. Часто он не произносил ни слова, и я не помню, чтобы он когда-либо предложил кому-нибудь сесть, кроме фельдмаршала [Николая] Салтыкова, который был первой личностью двора и который, как говорили, и сделал из Зубова фаворита. Это была благодарность за его посредничество, когда граф Платон сменил Мамонова.
Пока фавориту прибирали волосы, его секретарь Гри-бовский обычно приносил бумаги ему на подпись. При этом просители перешептывались, обсуждая, сколько нужно платить этому человеку, чтобы иметь успеху его хозяйки… Но вот операция причесывания завершена, несколько подписей поставлено, и граф надевает мундир или сюртук и уходит в свои покои. Это делалось с полным безразличием, которое напускалось, быть может, для важности и имитации достоинства. В этом человеке не оставалось ничего естественного, все было отрепетировано по системе. Граф заканчивал представление — и все бежали к экипажам, более или менее недовольные его аудиенцией»{1060}.
По словам Чарторыйского, один Безбородко имел мужество не склоняться перед Зубовым: он даже не приходил навестить его. «Все ценили его храбрость и никто не соперничал с ним»{1061}. Зубов оставался близок со своим благодетелем, графом Салтыковым, который иногда после обеда переходил из апартаментов императрицы в зубовские, пользуясь маленькой соединяющей лесенкой. Салтыкову — невысокому, худому, остроносому человеку — в 1795 году было пятьдесят девять лет. Очень набожный, он многие годы каждое утро проводил в молитвах; у него, видимо, были больные ноги, поскольку он хромал. Кроме того, он носил высокую напудренную и напомаженную прическу и имел странные привычки — например, постоянно поддергивал штаны.
Братьев Чарторыйских представили императрице в Царском Селе, и снова Адам записал свои впечатления в мемуарах. Нужно помнить, что для него Екатерина была разрушителем его любимой страны, и он не мог не видеть ее в этом свете:
«Императрица была еще в часовне, когда все те, кого ей собирались представить, вошли в салон. Сначала нас представили графу Шувалову, обер-камергеру и бывшему фавориту Елизаветы. Он построил нас в ряд возле дверей, расположенных на пути императрицы. Когда месса закончилась, по двое двинулся кортеж, состоящий из камер-юнкеров, камергеров и других важных сановников. Наконец появилась сама императрица в сопровождении князей, княгинь и дам двора. У нас не хватило времени рассмотреть ее, потому что необходимо было преклонить колено и поцеловать ей руку; в это время объявлялись наши имена. Затем со всей толпой дам и важных персон мы перестроились в круг; императрица двинулась по этому кругу, обращаясь к каждому с несколькими словами.
Она оказалась пожилой, но бодрой женщиной, скорее маленькой, чем высокой, и очень полной. Ее походка, осанка, вся ее фигура несли отпечаток величия и элегантности. У нее отсутствовали резкие движения, все в ней было веско и благородно; но она походила на реку, которая все сметает на своем пути. Ее лицо, в морщинах, но полное экспрессии, свидетельствовало о высокомерии и духе господства. На губах покоилась вечная улыбка; но помня о ее деяниях, я понимал, что это демонстративное спокойствие прячет самые дикие страсти и непреклонную волю»{1062}.
Чарторыйских пригласили во время обеда присоединиться к императрице за ее столом, расположенным в колоннаде; то был знак уважения. Впоследствии братья стали посещать Царское Село по воскресеньям и праздничным дням и присутствовали на вечерних представлениях, которые при хорошей погоде проходили в саду. Императрица или ходила в сопровождении своих придворных на прогулку, или сидела с пожилыми людьми на скамье и наблюдала за внуками и их друзьями, играющими на лужайке.
Великий князь Павел не оставался на отдых, возвращаясь в Павловск после церковной службы или, в крайнем случае, после обеда. У самых разных людей, в том числе и у Чарторыйских, возникла привычка заканчивать вечера в апартаментах Платона Зубова. А Зубов между тем демонстрировал влюбленность в жену Александра, Елизавету, и его преследования стали для нее источником смущения. Однажды он даже разглядывал в телескоп через окно ее апартаменты, пока графиня Головина не задернула шторы. По крайней мере, один иностранец, датчанин, чей отчет затерялся в министерстве иностранных дел Франции,
