Через месяц – именины моего отца, и мы с тетей решили преподнести ему в подарок портрет Пчелки, Кроме того, вчера его сиятельство граф Рапт получил во дворце назначение ко двору в Санкт-Петербурге, и его не будет целых полтора месяца…
Вы догадались, верно?
Как только было решено подарить маршалу портрет его юной любимицы, было нетрудно и решить, что выполнит этот портрет господин Петрус Эрбелъ де Куртеней.
Вы знаете, что это имя производит огромное впечатление на маркизу де Латурнелъ, благоговеющую перед закрытыми коронами.
Мне остается сообщить Вам следующее.
Начиная с воскресенья сеансы будут проходить ежедневно в полдень в мастерской г-на Петруса Эрбеля де Куртенея.
Пчелку будут сопровождать к ее постоянному живописцу ее тетя, маркиза де Латурнелъ, и старшая сестра, графиня Регина.
Иногда маркиза де Латурнелъ не сможет присутствовать на сеансах из-за своего строгого гигиенического режима или обязанностей истинной христианки.
В такие дни сестра Регина будет сопровождать девочку одна.
В зависимости от умения художника портрет будет выполнен за несколько сеансов или же через месяц.
Лишь бы портрет имел сходство с оригиналом, а сколько художник будет его писать – не имеет значения.
Чтобы избежать обсуждений относительно цены, она назначена заранее и составляет двести луидоров.
Однако поскольку господину Петрусу Эрбелю де Куртенею гордость, возможно, не позволит принять эти деньги, было также заранее решено, что эта сумма пойдет на милостыню, китайские вазы и небесно-голубое платье для Розочки, о котором так мечтала несчастная сказочная принцесса.
Итак, дорогой мой Ван-Дейк, ждите в воскресенье в полдень Пчелку, маркизу де Латурнелъ и нежно Любящую Вас,
РЕГИНА».
Это письмо, несмотря на добрую весть, а может быть и благодаря доброй вести, которая в нем заключалась, приводила Петруса в отчаяние.
В воскресенье в полдень Регина приедет со своей теткой и сестрой, и что они увидят?
Оценщика, продающего картины и мебель Петруса!
А Петрус ничего не сказал!
Как он переживет такой позор!
На мгновение ему вздумалось убежать, скрыться, никогда больше не видеть Регину.
Но не видеться с ней значило бы отказаться от жизни.
Более того, это означало бы сгубить душу в его живом теле.
На мгновение Петрус пожалел, но не о том, что спас отца от разорения – заверим читателей, что эта дурная мысль ни разу не пришла ему на ум, – а о том, что он не принял предложение Жана Робера.
Петрусу оставалось лишь много трудиться, как он работал когда-то, чтобы вернуться Жану Роберу в короткий срок деньги, которые тот ему одолжил бы.
Его временная праздность, роскошь, лошади, экипаж произвели даже, говоря языком коммерсантов, отличное действие.
Все решили, что он получил наследство от какого-нибудь неведомого дядюшки, что ему не нужны деньги, и с этой минуты его картины стали стоить вдвое дороже.
Но, отдавшись своей любви, Петрус перестал работать.
Однако, если бы ему удалось занять всего десять тысяч франков, он написал бы десятки картин и за три месяца вернул бы сумму с любыми процентами.
Почему бы не обратиться за помощью с Сальватору?
Нет, строгое выражение его лица отпугивало Петруса.
Кстати сказать, голос Сальватора, подобный эху непреклонной верности, уже изрек: «Четвертое апреля!»
Петрус покачал головой и, словно в ответ на собственные мысли, произнес:
– Нет, нет, все, что угодно, только не Сальватор!
Правда, он сейчас же прибавил:
– Все, что угодно, лишь бы не потерять Регину!..
В это самое мгновение в мастерскую вошел новый посетитель.
Поскольку этот новый посетитель призван сыграть в последующих сценах важную роль, мы просим позволения читателей оставить Петруса с его мрачными мыслями и бросить взгляд на вновь прибывшего.
Это был человек лет пятидесяти, довольно высокий, широкоплечий, с могучей шеей и мощной грудью.
Шапка рыжих вьющихся волос на голове и черные как смоль щетинистые брови, густые и жесткие, не вязались с цветом волос.
Длинные бакенбарды, рыжевато-каштановые с проседью, почти сходились у него на шее.
В целом лицо у незнакомца было открытое, пожалуй, грубоватое, но совсем не злое.
Напротив, не сходившая с его губ улыбка выдавала в нем добродушного весельчака, внешне грубоватого, но в глубине души мягкого и славного.
Первое впечатление, которое он производил, было отталкивающим.
При втором приближении ему хотелось подать руку, настолько веселое выражение его лица внушало симпатию.
Мы уже упоминали о его возрасте.
Этот возраст как бы подтверждала довольно глубокая двойная морщинка на переносице.
Что же касается его рода занятий, определить его было нетрудно сразу по нескольким признакам.
Прежде всего, его раскачивающаяся походка выдавала в нем моряка, долгое время проведшего на море; даже когда моряки оказываются на суше, они и здесь ходят, широко расставляя ноги; так сыновья Нептуна, как сказал бы член Французской академии, борются обычно с бортовой и килевой качкой.
Но даже если бы не походка, любопытные могли догадаться о том, что перед ними моряк, по не менее заметному признаку.
У незнакомца были продеты в уши два золотых якорька.
Одет он был довольно изысканно, хотя даже людям непритязательным его наряд мог показаться отчасти двусмысленным.
Он состоял из синего редингота с металлическими пуговицами, довольно открытого, так что был виден жилет с толстой золотой цепью.
На незнакомце были широкие панталоны со складками, обуженные в голенищах и известные в те времена как «казачки».
Сапоги же, широкие в отличие от панталонов, повторяли очертания ноги, которую природа в своей материнской прозорливости создала, видимо, такой, чтобы она могла поддерживать своего владельца в равновесии среди самых неожиданных всплесков разбушевавшегося океана.
Его красное лицо выделялось на фоне белого галстука, повязанного под широким воротничком, напоминая букет маков в белой обертке.
Косынка в красную и зеленую клетку, повязанная вокруг шеи морским узлом, и черная фетровая шляпа с широкими полями и длинным ворсом дополняли его костюм.
Прибавим, что он держал в руке огромную трость, приобретенную им, несомненно, в восточной или западной Индии, где растет удивительный тростник. Очевидно, в память о какомто событии, с которым была связана и эта трость, моряк приказал приделать к ней золотой набалдашник, пропорциональный ее гигантским размерам.
