Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 181
Тут ксендз прервал чтение и взглянул на скамью, где сидел пан Анджей, а тот привстал на минуту и снова сел, откинув голову на спинку скамьи, и закрыл глаза, словно в беспамятстве.
А все взоры устремились, на него, все уста зашептали:
— Пан Кмициц! Кмициц! Кмициц!.. Вон там, возле Биллевичей!
Но ксендз дал знак рукой и среди гробовой тишины стал читать дальше:
— «Упомянутый хорунжий оршанский, хотя и примкнул в начале злосчастного шведского нашествия к князю воеводе, но поступил таково не корысти ради, а из подлинной любви к отечеству, введенный в заблуждение уговорами князя воеводы, будто к salutis Reipublicae[167]лишь один есть путь — тот, на который вступил сам князь!
Прибыв же к князю Богуславу, который, почитая его изменником, во всех своих преступлениях против отечества открылся, вышепоименованный хорунжий оршанский не только на особу нашу не согласился поднять руки, но и самого князя силою захватил, дабы отметить за нас и за истерзанную нашу отчизну…»
— Господи, прости меня, грешную! — воскликнул женский голос возле пана Анджея, а по костелу снова пронесся гул изумления.
Ксендз читал далее:
— «Будучи оным князем ранен и едва успев оправиться, он поспешил в Ченстохову и там своею грудью защищал величайшую нашу святыню, всем давая пример мужества и твердости; там же с опасностью для жизни он подорвал порохом самое грозное неприятельское орудие, а свершив рискованное сие предприятие, был схвачен и приговорен жестоким врагом к смерти, сперва же был подвергнут пытке огнем…»
Тут уж в разных концах костела послышался женский плач. Оленька дрожала, как в лихорадке.
— «Однако, избавленный царицей небесной и от этой страшной опасности, поспешил к нам в Силезию, а при возвращении нашем в любезную отчизну, когда коварный враг уготовал нам западню, оный оршанский хорунжий с тремя лишь товарищами бросился на всю неприятельскую рать, спасая нашу особу. И, посеченный, исколотый рапирами, утопающий в собственной благородной крови, был замертво унесен с поля брани…»
Оленька сжала руками виски и, запрокинув голову, ловила запекшимися губами воздух. Из груди ее вырвался стон:
— Боже! Боже! Боже!
И вновь зазвучал голос ксендза, с каждою минутой преисполняясь все большим волнением:
— «Когда же нашими стараниями к нему вернулось здоровье, он, не позволив себе и дня отдыха, снова отправился воевать и в каждой битве отличался безмерно, так что военачальники обоих станов ставили его в пример всему рыцарству, после же благополучного взятия Варшавы был нами послан в Пруссию под вымышленным именем Бабинича…»
Едва в костеле прозвучало это имя, гул людских голосов сделался подобен рокоту волн. Так, значит, Бабинич — это он?! Значит, спаситель Волмонтовичей, гроза шведов, одержавший такое множество побед, — это Кмициц?!. Шум все нарастал, толпа стала тесниться к алтарю, чтобы лучше видеть героя.
— Господи, благослови его! Господи, благослови! — раздались сотни голосов.
Ксендз повернулся и перекрестил пана Анджея, который все так же сидел, откинувшись к изголовью скамьи, похожий более на мертвеца, чем на живого человека, ибо душа его от счастья вырвалась из груди и воспарила на небеса.
А священник продолжал читать:
— «Придя во вражеский край, он опустошил его огнем и мечом; победой под Простками мы ему обязаны, князя Богуслава он собственными руками одолел и пленил, после чего был отправлен в Жмудское староство, а уж сколько подвигов совершил, сколько городов и сел уберег от вражеской десницы, о том тамошние incolae[168]лучше всех должны знать».
— Знаем! Знаем! Знаем! — загремело под сводами костела.
— Тише, — сказал ксендз, подымая кверху королевское послание.
— «Посему, — продолжал он читать, — взвесив все его безмерные перед престолом и отечеством заслуги, больше каковых и отец с матерью не вправе ожидать от сына, настоящим письмом оглашаем всенародно свое решение: дабы людская вражда долее не преследовала великого рыцаря, защитника веры, короля и Речи Посполитой, воздадим достойную хвалу его доблестям и да будет имя его окружено всеобщей любовью. Мы же, пока ближайший сейм не снимет с него согласно нашему желанию неправую хулу и позволит наградить его местом, ныне vacat, упитского старосты, нижайше просим милых нашему сердцу граждан Жмудского староства запечатлеть в своих умах и сердцах эти наши слова, кои, к вящей их памяти, подсказала нам сама iustitia, fundamentum regnorum»[169].
На том чтение закончилось, и ксендз, повернувшись к алтарю, начал молиться, а пан Анджей вдруг почувствовал, как чьи-то нежные пальцы коснулись его руки; он глянул: это была Оленька; и, прежде чем он успел спохватиться, отдернуть руку, девушка поднесла ее к губам и поцеловала — при всех, перед людьми и алтарем божьим.
— Оленька! — крикнул потрясенный Кмициц.
Но она встала и, прикрыв лицо концом шали, сказала мечнику:
— Дядюшка! Уйдем отсюда, уйдем скорее!
И они вышли через дверь ризницы.
Пан Анджей хотел подняться, выйти следом, но не смог…
Силы совершенно его оставили.
А четверть часа спустя он стоял перед костелом, поддерживаемый под руки Володыёвским и Заглобой.
Вокруг собралась толпа мещан, и мелкой шляхты, и простого люда; женщины — даже те, что едва успели обнять возвратившихся с войны мужей, — побуждаемые свойственным их полу любопытством, бежали взглянуть на страшного некогда Кмицица, освободителя Лауды и будущего упитского старосту. Кольцо вокруг него сжималось все теснее, так что лауданцам в конце концов пришлось обступить рыцаря, спасая от толчеи.
— Пан Анджей! — кричал Заглоба. — Экий мы тебе привезли подарок! Небось не ждал такого. А теперь — в Водокты, в Водокты! Сговорим тебя, и за свадебку!..
Дальнейшие его слова потонули в оглушительном крике, который подняли разом все лауданцы под предводительством Юзвы Безногого:
— Да здравствует пан Кмициц!
— Да здравствует! — подхватила толпа. — Да здравствует наш упитский староста! Да здравствует!
— В Водокты! Все в Водокты! — снова рявкнул Заглоба.
— В Водокты! — взревели тысячи уст. — В Водокты, пана Кмицица, спасителя нашего, сватать! К барышне! В Водокты!
Все пришло в движение. Лауда села на коней; остальные, кто только был в силах, кинулись к телегам, повозкам, бричкам и лошадям. Пешие пустились напрямик через леса и поля. Клич: «В Водокты!» — гремел по всей Упите. Пестрая толпа запрудила дороги.
Ознакомительная версия. Доступно 37 страниц из 181
