Мне казалось, прошла целая вечность, прежде чем в зарешеченном окне, на котором все еще болтался обрывок рубашки Редвинтера, забрезжил рассвет.
Тюремщики явились за мной около полудня. Судя по их настороженным взглядам, они ожидали сопротивления. Однако я понимал, что борьба совершенно бессмысленна, и потому проявил полнейшую безропотность. Мною овладела странная апатия, словно дух мой уже оставил обреченное на мучения тело.
Мы спустились по лестнице на один пролет, затем, миновав длинный темный коридор, остановились у крепкой дубовой двери. Толстяк постучал. Я неотрывно смотрел на дверь.
Сердце, бешено колотившееся в груди, казалось, принадлежало уже не мне. Дверь отворилась, и тюремщики втолкнули меня внутрь.
Я оказался в просторной комнате без окон, с почерневшими от дыма стенами. В нише горела жаровня, напоминавшая кузнечный горн; здоровенный детина в кожаном фартуке, который смотрел на меня, уперев руки в бока, тоже чрезвычайно походил на кузнеца. Коренастый юнец лет семнадцати возился у жаровни, подкладывая угли. Бросив взгляд в угол, я увидел какое-то громоздкое сооружение, снабженное деревянными колесами и кожаными ремнями, и с содроганием понял, что это дыба. На стене, на специальных крюках, висели разнообразные инструменты — ножи, щипцы, клещи. Я ощутил, как внутренности сковал могильный холод. В следующее мгновение взор мой упал на железное ведро, наполненное золой. В золе белели какие-то горошины весьма странного вида. В следующее мгновение я понял, что это зубы Редвинтера, и колени мои предательски подогнулись.
Здоровенный детина успел подхватить меня прежде, чем я рухнул на пол. Усадив меня на деревянный стул, он сокрушенно вздохнул — в точности так, как сам я вздыхал при виде неточной копии важного документа.
— Дышите глубже, — посоветовал он. — Не двигайтесь и дышите как можно глубже.
Тупо уставившись на палача, я последовал его совету. Он наблюдал за мной с крайне озабоченным видом. На кожаном фартуке темнели застарелые пятна крови.
— Ты уже накалил тонкий нож, Том? — обратился он к своему молодому подручному.
— Да, отец. Все готово.
Мальчишка злорадно улыбнулся мне из-за широкого отцовского плеча.
— Ну что, пришли в себя? — осведомился верзила в фартуке.
— Да. Прошу вас, погодите немного. Я…
— Ну, Том, приступим.
И прежде чем я успел понять, что происходит, палач схватил меня под мышки и заставил встать. Сын его проворно сорвал мой новый камзол, который накануне передала Тамазин, и белую рубашку. Палач, отойдя на шаг, окинул меня пытливым взглядом. В глазах его не мелькнуло ни тени насмешки, лишь интерес опытного и умелого мастера.
— Он в цепях, — удовлетворенно изрек он. — Это хорошо.
И вновь с изумительным проворством они схватили мои скованные руки и просунули цепи в крюк, свисавший с низкого потолка. Я почти висел, едва касаясь пола пальцами ног. Наручники глубоко впились в кожу, прежде растертую до крови. Боль была столь сильна, что с губ моих сорвался крик. Верзила взглянул на меня с презрением.
— Уже готов, — бросил он. — Оно и к лучшему, меньше будет возни. Отвечайте быстро: что вам известно об отношениях королевы и Франциска Дерема?
— Ничего, — простонал я.
«Может, пытки прекратятся, если я расскажу о королеве и Калпепере?» — пронеслось у меня в голове.
Но вдруг это признание не только не поможет мне, но, напротив, повредит? Вдруг палачи решат, что я пытаюсь отвести им глаза?
— Вы что, не поняли, что сейчас начнется? — проворчал верзила. — Кончайте валять дурака!
— Пытки в Англии запрещены законом! — отчаянно возопил я.
Грубые черты палача исказило подобие усмешки.
— Слыхал, Том? — обратился он к своему отпрыску. — Этот неженка вообразил, что его уже пытают! Нет, любезный, это все цветочки. Пока мы только готовились к пыткам. Ну-ка, сынок, объясни ему, что к чему.
Юнец выступил вперед. В одной руке он сжимал раскаленный докрасна нож, в другой — клещи. Он поднес эти зловещие орудия к самому моему носу, давая возможность рассмотреть их получше.
— Поначалу мы вырвем вам зубы, — сообщил он с усмешкой. — Причем каждый прежде сломаем. Это куда больнее, чем вырывать с корнем. А потом примемся за ногти. Сорвем их вот этим ножичком.
Дышать с воздетыми над головой руками было трудно, но туман, стоявший у меня в голове, внезапно прояснился. Я осознал весь ужас своего положения с потрясающей ясностью.
— Попробуем опять, — донесся до меня голос палача. — Что вам известно об отношениях королевы и Франциска Дерема?
— Ничего. Прошу вас, погодите…
Скорость, с которой действовали эти двое, всякий раз заставала меня врасплох. Я и глазом не успел моргнуть, как палач сжал мою голову мясистыми ручищами и кивнул сыну. Я ощутил во рту сначала чужие потные руки, затем — прикосновение металла. Раздался кошмарный треск, и невыносимая боль пронзила все мое существо. На языке я ощутил вкус крови. Боль то слегка отступала, то накатывалась, подобно волне. Юнец отступил назад, сжимая клещи, в которых было зажато что-то белое.
— Ну, теперь-то вы уяснили, что мы не собираемся шутить! — заявил верзила. — Живо выкладывайте все, что знаете о королеве и Дереме! Иначе Том покажет, как он ловко орудует ножом. Пожалуй, мы будем чередовать зубы и ногти.
— Я ничего, ничего не знаю, слышите! — обезумев от боли, вопил я. — Прошу вас, прекратите!
Отец кивнул, и сын, приблизившись, поднял нож к моим скованным рукам.
Глава сорок четвертая
Раскаленное лезвие замерло, почти касаясь моего ногтя. Судя по пронзительному скрипу, дверь отворилась. Сквозь пелену боли и ужаса до меня доносились чьи-то голоса. Один из них, суровый и властный, явно принадлежал сэру Джейкобу Роулингу. Дверь захлопнулась вновь. Я дико озирался по сторонам; изо рта текла кровь, с губ срывались стоны.
Грузный тюремщик о чем-то говорил со старшим палачом, поглядывая на меня без особого интереса. Палач вновь кивнул сыну, и тот отложил раскаленный нож. Ощутив, как мясистые ручищи палача коснулись моего тела, я решил, что сейчас начнется новое истязание. Но верзила всего лишь снял с крюка цепи, сковывавшие мои руки, и опустил меня на пол. На лице его вновь появилось подобие улыбки.
— Сегодня вам крупно повезло, — проворчал он. — Дело придется отложить. Сейчас вас отведут в камеру.
Содрогаясь всем телом, я сплюнул кровь и остатки зуба. Отпрыск палача сломал мне нижний резец. Я так шатался, что толстяку пришлось меня поддержать.
— Идемте отсюда, приятель, — добродушно сказал он. — Только прежде оденьтесь. Вот ваш камзол и рубашка.
Он помог мне накинуть одежду и, поддерживая за локоть, повел прочь из жуткого застенка.
— Что произошло? — спросил я, обретя в коридоре дар речи.
