Я уже говорил: мы сидели в стеклянной конторке, выгороженной посреди индустриального пространства. Здесь было рабочее место мастера участка Наиля Исмаилова. Сам мастер молод — ему 23 года. У него живые блестящие глаза, подвижное лицо. Сначала он заполнял производственную сводку, затем отодвинул ее, слушая наши ветеранские разговоры, и не перебивал нас. Потом позвонил телефон, и он вышел из конторки, видимо, по срочному делу, связанному с краской.
— Советую посмотреть, — сказал мне Мальнев, приглашая на участок.
Я увидел картину, которую, возможно, никогда не забуду. В цеховом пролете стояла женщина в противогазе и красила из пульверизатора карданные валы, подплывающие к ней на ленточном транспортере. Облачко черной газовой смеси висело над женщиной так, что ближе трех метров к ней не подойти. Карданные валы качались на крючках, как колбасные тушки. Женщина ловко орудовала пульверизатором, стараясь равномерно нанести краску со всех сторон. Чувствовалось, она не впервые исполняет такую работу.
— Робот вышел из строя, — пояснил Николай Мальнев.
Я уже догадался: обычно карданные валы автоматически красились в специальной камере — ее черный параллелепипед высился тут же, на краю пролета. Да вот незадача — покрасочная камера не работает.
Но не только это поразило меня. Мимо женщины в противогазе шли по пролету инженеры, мастера. И никто не остановился, не забил тревогу. Как так можно?
Оказывается, можно. Не робот заменяет человека, а человек заменяет робота…
Тем временем Наиль Исмаилов подкатил на тележке запасной баллон с краской. Стали менять шланг. Женщина сняла противогаз, чтобы передохнуть. Я подошел к ней и спросил: не трудно ли ей работать таким образом.
И вот что я услышал.
— Привыкла я, — и снова принялась натягивать на лицо противогаз.
Второй раз за одно утро я слышу эти слова. Вот против чего мы должны восставать. Некоторые привычки — это форма нашей русской косности. Сначала мы привыкаем к нашим недостаткам, потом смиряемся с ними — и вот уже жить без них не можем. Да еще пословицу придумали: не выносить сора из избы.
А не вынесем сора, в избе не станет чисто.
Я видел, что и Николай Дмитриевич Мальнев опечален случившимся. К нам подошел молодой мастер Исмаилов.
— Я звонил ремонтникам, — сказал он. — Пообещали прислать мастеров после обеда.
Делать нечего, пошли обратно в конторку. Однако Мальнев никак не мог успокоиться.
— Присмотрелись мы, — говорил он, нервно теребя рукавицы. — Робот не имеет права выходить из строя. Это наших инженеров забота. Вот я внесу предложение на совете бригадиров: организовать инженерный совет. Чтобы был у нас мозговой центр, отвечающий за технический прогресс. Это же наше общее дело.
В дверь просунулась веселая рыжая головка.
— Кто тут корреспондент? Звонили из города. Машина за вами вышла.
— Куда же она придет? На какую проходную?
— Придет сюда, на пятьдесят седьмую ось.
Вспоминаю утреннюю заминку с пропуском на завод и констатирую про себя: действительность совершенствуется буквально на глазах.
Но разве не мы сами улучшаем ее?
В центре центра
— С чего начнем? — спросил главный архитектор города Набережные Челны Вячеслав Степанович Нилов, когда сорок минут спустя мы встретились с ним на проспекте Мира. — От общего к частному или наоборот? А может, пятиминутка вопросов и ответов?
Вячеслав Нилов молод, подтянут, энергичен. В живых глазах проблескивает мысль, которую он всегда готов разделить с собеседником.
Стоим на одной из главных улиц. Я смотрю вокруг и ничего не узнаю. Давно я не был в Набережных Челнах. Город вырос — раздался не только в плечах, но и пошел в рост. Уже и на двадцать этажей взметнулись вертикали. Дело, разумеется, не в количественных измерителях — но в памяти моей. Как же я могу забыть то пшеничное поле, которое тут простиралось до самого горизонта? Оно было безбрежным и казалось вечным…
Семя, брошенное человеком, дало невиданные всходы. На пшеничном поле поднялись сотни домов — девяносто тысяч квартир.
Пусть этот город вылеплен из крупнопанельного материала, сама панель нейтральна, важно то, какую функцию она несет.
В прошлом каждая эпоха создавала свой архитектурный стиль. В средние века вознеслась к небу готика, явился романский дом. Потом пошел классицизм, за ним барокко, ампир. Каждый стиль создавал свои шедевры, но это не означало, что каждое возведенное в данном стиле строение было шедевром. До сих пор в европейских городах стоит и плохая готика, и дурной классицизм.
Двадцатый век открыл миру крупнопанельную архитектуру. Она еще не произвела на свет великих шедевров. Значит, не закончился период освоения нового материала.
— Ну? Что вы скажете? — ревностно спрашивал Нилов, видя, как я озираюсь по сторонам.
— Крупнопанельная цивилизация… несколько однообразно… — бормотал я, чувствуя себя на правах гостя, попавшего в хороший дом и потому старающегося вести себя прилично.
— Мы производим серийную продукцию, — с живостью возразил Вячеслав Степанович. — Но у нас восемнадцать модификаций домов, мы работаем с помощью цветовых гамм…
Это я видел своими глазами. Фасады домов переставали быть голой плоскостью. Дом видоизменялся в ломаную линию, зигзаг, уступ. Дом изгибался дугой, прорастал многоугольником.
Пространство становится менее обременительным для глаза. Я вижу эти новые веяния на улицах города Набережные Челны, ибо тут стараются не отставать от наших столиц.
Снова оглядываюсь вокруг себя. Панельные грани видятся под разными углами, обеспечивая замкнутость искусственной среды, ибо город отнимает у пространства горизонт — словно в этом состоит его цель и назначение.
— Имею вопрос: что для вас важнее — квартал или улица?
— Квартал это животворная молекула города. Мы строим кварталами. А почему вы спросили?
— В середине семидесятых годов у вас был
