Они уходят от нее, лишают ее своего присутствия, к которому она так привыкла! Она почувствовала что-то вроде гнева, испорченного наслаждения, — чувства нарастали в ней, но ее голос, необходимый атрибут, которым она совсем забыла как управлять, клокотал у нее в горле и заставлял ее разразиться криком, так, чтобы они услышали ее и не покидали ее. Это был ее сын, и внезапно она поняла, что он кричит. Он уйдет от нее навсегда, если она не ответит на вопрос. На вопрос «кто я такой?».
На мгновение она испугалась, встряхнула своей одурманенной головой. Как же ответить? И где она находится? Она беспомощно оглядела пустую комнату, которую совсем не знала. Возможно, если она остановится и не будет двигаться, кружащиеся в ее голове мысли улягутся и слова вернутся к ней. Она подождала. Разумеется! Он часто задавал ей этот вопрос, и она не раз говорила ему в ответ: «Свет моей жизни!» Если она сумеет сложить звуки в слова, если она сумеет произнести их, она сможет остановить их, они не уйдут от нее.
Марк и Санти возились в коридоре с пианино, когда услышали неясные звуки, которые пыталась произнести Марчелла. Встав в дверном проеме и глядя им вслед, она произносила нечленораздельные звуки, которые только ее сын и возлюбленный могли принять за попытку общения и которые только для Марка значили: «Свет моей жизни». Они опрометью кинулись к ней в комнату. Она вдруг пришла в невероятное возбуждение, как будто все перекрытые каналы вновь открылись. Она махала руками, бегала взад-вперед по комнате. Когда она переводила взгляд с Марка на Санти и с Санти на Марка, они замечали, что выражение ее лица меняется, еще испуганное, еще спрятанное глубоко под слоями оцепенения. Она все же была наконец человеческим существом, была Марчеллой! Она закрыла глаза, покачивая головой, тяжело сглотнула, руки ее сжались в кулаки. Когда она вновь открыла глаза, она смотрела прямо на них, протягивала к ним руки! С рыданиями и криками оба бросились к ней, крепко сжимая ее в объятиях. Она жалобно стонала, пыталась заговорить. Они услышали ее прерывистое дыхание, когда она зарыдала от смешанного чувства горя и облегчения.
В этот момент, подумал Марк, и нужно освободиться из маминых объятий. Он бросился к двери, и они не заметили его исчезновения. Оглянувшись, он увидел, как крепко обнимает Санти его мать и слезы текут из его закрытых глаз. Он тихо закрыл за собой дверь и сделал несколько шагов по коридору. Открыв дверь во дворик, он выскочил, побежал к колодцу. Держась за холодный каменный край и глядя на мерцающую глубоко внизу воду, он до боли сжимал пальцы, стараясь не расплакаться, полнота чувств сделала его тело внезапно ослабевшим. Яркие раскидистые папоротники, росшие в темноте глубокого колодца, часто помогали ему в минуту отчаяния, словно показывая, что всегда есть надежда, даже в темном, сыром месте, вырастить что-то прекрасное.
Он окинул мысленно все месяцы тяжелого труда, приложенные усилия воли, которая была им так необходима, чтобы вылечить любимую ими Марчеллу. На этот раз он не станет вмешиваться в любовь, которую она заслужила и которую теперь он понимал лучше. Он вдруг увидел всю свою жизнь, простиравшуюся в прошлом как приключение, где ему отводилась центральная роль. Позднее развитие, но оно все же наступило. Выбор был широк, и он должен был выбрать свой путь, он знал, но теперь это уже не казалось таким мучительным. Он стал наконец, хотя и болезненно, взрослым мужчиной.
Марк глубоко вдохнул. Небо, к которому он устремил свой взгляд, медленно темнело. Громадные стаи скворцов кружили и пикировали в пурпурном небе над Майоркой, тысячи черных точек слетались вместе, вычерчивая в небе разнообразные силуэты, непрерывно меняющиеся — перчатки, бутылки, профили. Четкость их движений поражала, как будто они многократно репетировали под руководством режиссера. Это было одно из тех многочисленных чудес, которые можно открыть повсюду, если только оглянешься вокруг и убедишься, что у всего этого есть какое-то начало, какой-то творец, ответственный за все на свете, за судьбу каждого живого существа. Включая его мать. Включая его самого. Он не был еще готов поверить в Бога — одного и единственного, но он прошептал «спасибо» и за этих скворцов, и за великие тени — от Шопена до Гершвина, тому, кто слышал его.
Марчелла прильнула к Санти. И чтобы устоять, и во спасение. Это было самое странное, головокружительное ощущение — возвращение чувств, пробуждение души, осознание себя, своей личности, медленное привыкание к оболочке своего тела.
Она чувствовала знакомый запах Санти, чувствовала его силу, когда он так крепко прижимал ее к себе, как будто заверял ее своими объятиями, что текущая в его жилах любовь вся принадлежит ей.
— Навсегда, — прошептал он ей в ухо, и она улыбнулась в ответ и попыталась повторить прекрасное слово. Она немного откинулась назад, чтобы взглянуть в его сияющие глаза, прямо заглядывающие ей в душу, заверяя ее, что их любовь неизменна и сильна с самой первой ночи, с самого первого взгляда.
— Навсегда, — повторил он, обнимая ее. Она точно знала, что означает это слово, но не могла произнести его. Слова были ее главным инструментом, и теперь ей придется учить их заново. Говорить. Писать. Заставлять их выразить все то, что она захочет. Слова были ужасными, и были слова чудесные, но лучше всех было их слово: навсегда!
