следствие обнаружило переписку с архитектором Василием Баженовым, из которой выяснилось, что масоны замыслили уговорить великого князя Павла присоединиться к ним (хотя Павел отрицал связь с масонским братством). 1 августа Екатерина подписала Новикову приговор — пятнадцать лет в Шлиссельбурге, хотя не было найдено никаких прямых свидетельств вины, способной оправдать настолько долгий срок. Опубликованию дело не подлежало.
Тем временем монархи и государственные деятели России, Австрии и Пруссии планировали раздел Польши. Это произошло позднее, в 1793 году; аннексия Россией польских территорий была объявлена 27 марта этого же года. Ранее, в 1792 году, те лидеры польской аристократии, у которых не была в чести новая конституция, вошли в тайный сговор с Екатериной. Как результат в мае была организована Тарговицкая конфедерация, и конфедераты при поддержке русских войск начали военные действия против Польши. Теперь Екатерине нужна была уверенность, что ни Австрия, ни Пруссия не предпримут ничего, чтобы помочь полякам. Гарантирующие это договоры были готовы к концу июля. Екатерина была рассержена провалом короля Станислава Августа, который не сумел твердо противостоять конституции, и его попытками действовать независимо. Она писала Гримму:
«Если бы у меня в руках не было доказательств, я никогда бы не поверила, что король Польши способен оказаться столь неблагодарным, чтобы следовать дурным советам, как в последние четыре года. Или им управляли, или он впал в слабоумие, раз позволил вовлечь себя в действия настолько вредные и так противоречащие процветанию Польши, честности и благодарности»{1038}.
11 июля 1793 года в императорской семье появилось очередное прибавление: у Павла и Марии Федоровны родилась еще одна дочь. Девочку назвали Ольгой. Роды оказались трудными и длились два дня и две ночи. Большую часть времени Екатерина провела возле невестки. Когда Ольга наконец появилась, Екатерина заявила, что плечи у младенца почти такой же ширины, как ее собственные. Императрицу совсем не радовала перспектива находить мужей для огромного количества внучек, и Храповицкий сохранил воспоминание, что когда, объявляя о рождении, начали стрелять пушки, Екатерина воскликнула: «Зачем поднимать столько шума из-за гадкой девчонки!»{1039} Необходимость заключения достойных ее потомства браков (что в случае мальчиков означало производство отпрысков, продолжателей династии Романовых, а для девочек — укрепление влияния России при иностранных дворах) теперь стала первоочередной задачей Екатерины — начиная, конечно, с ее любимого Александра.
В сентябре Екатерина добавила еще один дворец к перечню тех, где она регулярно останавливалась — огромный дворец Потемкина возле конногвардейских казарм, который она в память о нем переименовала в Таврический. В первый свой визит она провела там четыре дня. Дворец привлекал ее не только тем, что напоминал о Потемкине — ей нравилось, что он был построен в основном одноэтажным, на одном уровне с садом.
В том же месяце князь Александр Вяземский ушел на пенсию с должности генерал-прокурора. Уже несколько месяцев он приносил Екатерине мало пользы, так как его способности с годами убывали, а мысли начали разбегаться. Вскоре он умер, и пост генерал-прокурора занял Александр Самойлов.
30 сентября, в день именин Потемкина, Екатерина плакала, но смогла как обычно появиться в вестибюле, где с чувством вспоминала князя. Годовщину его смерти она провела в одиночестве, но внешне оставалась спокойной.
Хотя четырнадцатилетний Александр не проявлял еще интереса к женщинам, его бабушка была намерена ускорить события и женить его как можно раньше. Вечером 31 октября 1792 года две принцессы Баден-Дюрлахские — тринадцатилетняя Луиза и одиннадцатилетняя Фредерика — прибыли в Петербург. Они состояли в родстве с первой женой Павла: их мать была старшей сестрой покойной великой княгини Натальи. Екатерина написала Гримму:
«Вы ведь понимаете, что так рано тут не женятся. Но это не для настоящего времени — скорее, заготовка на будущее, чтобы они привыкли к нам и приняли наш образ жизни и наши обычаи. Что касается нашего мужчины, он и не думает об этом. Он остается невинным в сердце — это я играю для него дьявольскую игру, ибо веду его к искушению»{1040}.
Принцесс поселили в старых покоях Потемкина в доме Шепилова. Позднее принцесса Луиза подробно рассказала своей подруге, графине Головиной, детали своего прибытия и первых знакомств в Петербурге:
«[Императрица] была с графом Зубовым, тогда еще просто месье Платоном Зубовым, и графиней Браницкой, племянницей князя Потемкина. Она сказала, что рада знакомству со мной, и я передала ей послание, которым моя мать передоверяла меня ей…
Второй день после приезда был целиком посвящен созданию причесок по придворной моде и облачению в русские платья, потому что вечером нас должны были представить великому князю и великой княгине. Впервые в жизни я надела нижнюю юбку на обруче и напудрила волосы. В шесть или семь вечера нас доставили в резиденцию великого князя, который принял нас очень любезно, в то время как великая княгиня ошеломила меня своими заботами и расспросами о матери, о нашей семье и не тоскую ли я, покинув их. Ее манеры завоевали мою привязанность, и не моя вина, если преданность не переросла в настоящую дочернюю любовь.
Мы сели, и великий князь послал за молодыми великими князьями и великими княгинями. Я и сейчас вижу, как они входят. Я рассматривала великого князя Александра столько, сколько позволяли хорошие манеры, и нашла его очень милым, но не таким красавцем, как мне описали. Он не подошел ко мне, лишь кинул очень враждебный взгляд. После ухода великих князя и княгини мы пошли навестить императрицу, которая сидела за игрой в бостон в Бриллиантовой комнате. Нас подвели к круглому столику; графиня Шувалова, дежурные фрейлины и дежурные камер-юнкеры стояли возле нас с сестрой. Два молодых великих князя пришли чуть позже. Великий князь Александр провел весь вечер, ни сказав мне ни слова и не приблизившись ко мне, даже избегая меня взглядом. Но постепенно он стал более воспитанным по отношению ко мне. Дневные игры в Эрмитаже
