потому что он пошутил, но я с ним не знакома.
– Пошутил?
– Да.
Я встал, вышел в гостиную и взял трубку. Тонья пошла следом.
– Алло? – проговорил я.
– Это насильник Карл Уве Кнаусгор?
– В смысле? – переспросил я. – Вы кто?
Тонья замерла. Прижавшись к стене, она смотрела на меня.
– Все ты прекрасно понимаешь. Год назад ты изнасиловал мою девушку.
– Нет, такого не было.
– Но ты ж понял, о чем я?
– Да. Но я никого не насиловал.
Я произнес это и посмотрел на Тонью. Лицо ее покрыла мертвенная бледность. Широко распахнутыми глазами она смотрела на меня. Почти сползая по стене.
– Чего за херня, еще как изнасиловал. А если не расколешься, мы сейчас придем к тебе. Не откроешь – дверь выломаем. Будешь отпираться – набьем тебе морду. Покалечим. Ну что, писатель, сознаешься?
– Нет. Я никого не насиловал. Мы переспали, это верно. Но я ее не насиловал.
Тонья не сводила с меня глаз.
– Ясен пень, насиловал. Она проснулась, а одежда – в клочья. Как ты это объяснишь? Она сейчас рядом стоит.
– Я не насиловал ее. Говори что хочешь, и она пускай говорит что хочет.
– Тогда мы сейчас придем к тебе.
– Дай мне с ней поговорить.
– Если сознаешься, что изнасиловал ее.
– Нет, не насиловал.
– Тогда пускай она сама тебе это скажет.
Прошло несколько секунд. Я поднял взгляд. Тоньи рядом не было.
– Алло? – послышалось в трубке.
– Твой парень говорит, что я тебя изнасиловал, – сказал я, – с какой стати ты ему так сказала? Мы же оба этого хотели?
– Я ничего не помню. Проснулась, а одежда разорвана. Я не знаю, что произошло. Может, ты и не насиловал. Но это было так ужасно. А потом я ему рассказала, а они решили, что сейчас поедут к тебе и отомстят. Я их остановила. Но они совсем с ума сошли.
– Они?
– Да, – сказала она.
Оказалось, их там двое, один – ее бывший парень, а другой – некий писатель, которого я не знаю, но несколько раз видел мельком.
– Он говорит, что ты не такой хороший, как все считают, – сказала она.
– А он тут вообще при чем?
– Он наш друг.
– Ладно, – сказал я, – обвинения в изнасиловании мне не нужны. Я никого не насиловал. Скажи ему, что я тебя не насиловал.
– Хорошо.
– Они что, и впрямь ко мне собираются?
– Я не знаю, что у них в голове.
– Давайте-ка встретимся, – предложил я, – ты с парнем и я. И обсудим.
– Ладно, – согласилась она.
– Завтра сможешь? В два в кафе рядом с Музеем декоративного искусства?
– Да, ладно. Мне бы тоже хотелось это обсудить. Я тебе много раз звонила, но трубку все время берет твоя жена.
– Тогда увидимся. – Я положил трубку.
В эту секунду в гостиную вошла Тонья – наверное, дожидалась, когда я закончу разговор. Она смотрела на меня.
– Нам надо поговорить, – сказал я.
* * *
Мы сидели у меня в кабинете. Я будто очутился в зоне, залитой белым светом, вне которой ничего не существовало. Мы говорили о случившемся. Я в подробностях рассказал про тот вечер. Почему ты ничего не говорил, то и дело спрашивала Тонья, почему ничего не говорил? Почему? Я просил прощения, уверял, что так вышло само, умолял простить меня, вот только оба мы находились уже там, где речь не о прощении, а о том, что все, что между нами было, все прекрасное, теперь рухнуло. Тонью шокировала стихийность и жестокость, с которой это произошло, и, не в силах оправиться от этого шока, по-прежнему бледная, она не плакала, а лишь пыталась понять. Я тоже был потрясен, белый свет выжигал все вокруг, оставляя лишь мой чудовищный поступок. Я сказал, что никого не насиловал, конечно, ответила Тонья, знаю, но дело не в этом. А для меня дело было и в этом тоже, теперь может случиться все что угодно: вдруг она пойдет в полицию, и за мной придут и меня арестуют. Мне никто на свете не поверит, мне вынесут приговор, я стану насильником, хуже не бывает, постыднее не бывает, на всю жизнь, до конца моих дней. Ко всему прочему, я публичная личность, стоит прознать об этом журналистам, и они раструбят по всей стране. Но в тот момент, сидя в кабинете, я думал не об этом, а о Тонье. Она не плакала, лишь сидела отрешенная, потрясенная до глубины души.
На следующий день я вышел на улицу – город исчез, словно стерся, его заменила мысль о содеянном.
В кафе они не пришли. Я прождал час, но так и не дождался.
Я позвонил Томасу и рассказал обо всем. Он пришел в ярость. Сказал, что знаком с Арилем, бывшим парнем этой женщины, это полностью опустившийся наркоман, совершенно безвредный, но если хочешь, Карл Уве, я схожу к нему и припугну так, что он к тебе в жизни не полезет. Если надо, я из него всю дурь выбью. Хочешь? Давай чуть подождем, сказал я, и посмотрим, что будет. Если он опять позвонит, ты поговори с ним. Даже не сомневайся. От таких людей только зло.
Когда я вернулся, квартира купалась в лучах зимнего солнца, а в ванной лилась вода. Мне не хотелось мешать Тонье, я прошел в гостиную, стоял и смотрел на гору на противоположном берегу.
Журчанье льющейся воды стихло.
До меня донеслись пронзительные, душераздирающие рыдания.
Она рыдала так отчаянно, что я заплакал.
Но утешить ее, помочь ей я не мог.
Больше они не звонили. И никак не давали о себе знать. Но нашим отношениям пришел конец, и, возможно, случилось это в ту самую ночь, – тем не менее мы договорились, что мне лучше на некоторое время уехать. Я позвонил владельцам домика на острове, который снимал годом ранее, в домике никто не жил, мне разрешили въехать хоть в тот же день, что я и сделал – на катере до Аскволла, а оттуда до Буланде, на самый запад страны, в море, вот где мне место.
Я ничего не писал – ловил рыбу, спал и читал. Я был уничтожен, не временно, а полностью, так мне казалось, и легче не становилось, ничего не менялось, каждый день я просыпался в бездонном отчаянье. Я должен все вытерпеть. Это стало для меня главной задачей. Надо вытерпеть. Я читал дневники Улава Х. Хауге, они приносили невероятное облегчение, не знаю почему, но те несколько часов, пока я их читал, я испытывал умиротворение. Каждый раз, когда приходил паром, я глядел в окно, высматривая среди
