Король перекрестился.
— Мать, тебе известны вещи, которые… — он осекся. — И что же ты увидела во сне?
— Толпа разъяренных крестьян, слишком большая для того, чтобы можно было от нее отбиться. Он умер, как твой отец, побежденный, но не сломленный. Они выкрикивали имя ярла Хокона. А кто другой мог подбить их на это?
Харальд прищурился.
— Мы должны подождать настоящего известия, — медленно сказал он. — И даже не одного. А пока что будем надеяться, что твой сон был обманным.
— Он не был обманным, — возразила Гуннхильд. — Я говорю тебе об этом сегодня, чтобы то известие, о котором ты говоришь, не обрушилось на тебя, как волна прибоя. Мы должны сейчас же начать думать о том, что делать.
— Конечно, заупокойные службы… — Харальд перевел дыхание. — Вместе со службами по Сигурду.
Да, думала Гуннхильд, Эрлинг ушел той же самой дорогой, по которой перед ним отправился Гутхорм, а перед тем Гамли, а самым первым — так давно — юный Рёгнвальд. Эрлинг был самым холодным, самым неумолимым среди них, менее всех открытым для нее и кого-либо другого. Все же некогда он тоже лежал маленький и теплый и — о да, — мокрый и плачущий у нее на руках; а потом начал ковылять рядом с матерью, потом бегать и прыгать, скакать верхом с умопомрачительной быстротой, плавать под жестокими ветрами по белогривым волнам. Он достиг возраста мужчины у нее на глазах. Он стал самым истовым христианином из всех, и порой она задумывалась, не будет ли он именно тем, кто в конце концов получит жену из могучего королевского рода, например датского, или шведского, или немецкого, или английского, и породит короля, которому суждено будет сплотить Норвегию.
Будет лучше, если она не станет молиться за него, как она молилась за Сигурда. К тому же она не могла тратить слишком много времени на траур по убитым. Бог упокоит их души. Ей оставлены три сына.
— Мы должны приготовиться к любому следующему шагу Хокона, — сказала она.
XIV
Зимой в Дании обычно мало снега, зато погода очень пасмурная и часто идут дожди. Разговоры с Хоконом радовали сердце Харальда Золотого. Он встречался с ярлом все чаще, пока они не стали лучшими друзьями. И наконец, сидя у кровати в комнате, где свет ламп и свечей боролся против темноты, и торф, горевший в очаге, — против холода, он задал вопрос, ответ на который Хокон уже исподволь, никому ничего не говоря, подготовил. Все знали, что Харальд хотел закончить свои скитания. Но он совершенно не хотел, не имел никакого желания жить под чьей-либо властью. Что, по мнению норвежца, может сказать король Харальд, если Харальд Золотой потребует своей доли королевской власти?
— Я не стал бы утверждать, что король данов, откажет тебе в твоем неотъемлемом праве, — ответил Хокон. — Но ты сможешь узнать больше, если сам поговоришь с королем. Ты не сможешь получить королевской власти, если не потребуешь ее.
Харальд Золотой ушел, горя нетерпением. Хокон откинулся на подушки и усмехнулся.
Харальд Золотой не стал долго ждать и вскоре задал этот вопрос королю Харальду в присутствии многих знатных людей. Харальд Золотой смело сказал, что королю следует отдать ему половину королевства, так как он сын отца, которому это королевство должно было принадлежать целиком.
Король Харальд пришел в ярость. Он кричал, что никто не посмел бы предложить его отцу королю Горму быть королем Дании лишь наполовину, как и его деду Хёрда Кнуту, или его предку Сигурду Змей-в-Глазу, или Рагнару Волосатые Штаны! Харальд Синезубый так разбушевался, что тем вечером никто не осмелился заговорить с ним. Харальд Золотой быстро ушел, хотя и с высоко поднятой головой.
Его положение оказалось хуже, чем когда бы то ни было: королевской власти у него было не больше, чем прежде, зато он навлек на себя нешуточный королевский гнев. На следующий день он вновь пришел к своему другу ярлу Хокону и попросил дать хороший совет, если, конечно, у того такой найдется. Он был полон решимости стать королем, даже если ему придется захватить трон силой оружия.
Хокон предупредил его, чтобы он не говорил таких слов никому другому, дабы те не могли разнести их дальше.
— Это вопрос жизни и смерти, и ты должен все тщательно взвесить, чтобы понять, на что способен. Для такого великого дела требуется человек, который был бы одновременно и доблестным, и упорным, кто не думал бы ни о добре, ни о зле, когда дело дойдет до осуществления его планов. Но тот пожнет одно только бесславие, кто наметит себе большую цель, а затем позволит ей ускользнуть из рук.
— Я не остановлюсь перед тем, чтобы собственноручно убить короля, если смогу добраться до него, раз он отказывает мне в том, что является моим неоспоримым правом, — прорычал Харальд Золотой. С этими словами он вскочил и выбежал из комнаты.
Прошло немного времени, и к ярлу, чтобы посоветоваться, явился сам король Харальд. Он рассказал Хокону, что потребовал от него Харальд Золотой и как он отнесся к этому. Ни за какую цену не согласится он уменьшить свое королевство.
— И, — тут он понизил голос, — если Харальд Золотой будет настаивать на своем, то я без долгих колебаний убью его. Ведь не могу же я ему доверять, когда он ходит вокруг с такими мыслями в голове.
Хокон спокойно встретил испытующий взгляд короля и ответил спокойно и, как показалось бы любому, с полной откровенностью:
— Я думаю, что Харальд Золотой так надеется на успех, что не захочет отказаться от своего требования. А если он поднимет мятеж в твоей стране, то скорее всего получит большую поддержку, так как о его отце вспоминают с большой любовью. Убийство его навлекло бы позор на тебя, ибо он сын твоего брата и люди будут считать его невинной жертвой. — Король напрягся. Хокон успокаивающе поднял руку. — И все же я не собираюсь уговаривать тебя стать меньше, чем был твой отец Горм, который всегда расширял свое королевство, но ни разу не уменьшил его.
— В чем же тогда твой совет, Хокон, если я не должен ни разрывать пополам мое королевство, ни избавляться от этого нарушителя спокойствия?
— Давай не будем сразу принимать никакого решения, — ответил ярл, — и встретимся снова через несколько дней. Я должен придумать свой способ выхода из положения.
На этом разговор закончился, и король ушел, сопровождаемый своими людьми, которые ожидали его за дверью спальни.
Хокон отослал от себя большинство своих приближенных и приказал немногим оставшимся никого не впускать. Он должен был остаться наедине со своими мыслями.
Король вернулся в день, когда все было окутано серовато-белой мутью; из колышущихся полотнищ густого тумана оседала липкая изморось. Уныло поигрывало пламя в очаге. Харальд, сидя в кресле, дрожал и кутался в плащ, подбитый толстым мехом. Хокон, в шерстяной ночной рубашке, с прикрытыми одеялом ногами, не выказывал никаких признаков того, что ему было холодно.
— Ну? — резко начал Харальд. — Ты разобрался в том, о чем мы с тобой говорили? — Его клык влажно блестел.
