нее охрана из раджпутов, у нее визирь. Она говорит: «Вот приеду в Мастудж, посмотрю на моего родителя, продавшего меня этому хилому толстячку эмиру бухарскому. Разве обязана дочь уважать отца, продавшего ее, словно скотину».
Насмешкой прозвучал пренебрежительный ответ вождя вождей:
— Ты — царь, а боишься женщины. Она еще твоя дочь. Ты повелитель.
— Ох, непочтительная Резван дочь! Разевает рот на отцовский трон.
— Начальник конвоя царицы — ферганский курбаши Кривой, отчаянный разбойник. Предупреди его — и Резван не доедет до Мастуджа!
Гулам Шо ужаснулся и зажал ладонями свои оттопыренные уши. Лицемерно Пир Карам-шах вздохнул:
— Э, кто говорит о таких делах? Курбаши Кривой на то и кривой, чтобы любить золото. Кашмир рядом. А красавицы в Кашмире ценятся на вес чистого золота. Красавицы в Кашмире живут среди роз и благовоний.
Гласит поговорка: мотал баран головой, но слушал. Мотая огромной шишковатой головой, Гулам Шо поспешно удалился.
Не стал Пир Карам-шах объяснять царю-козлу, насколько нежелательно появление в Мастудже и вообще в Бадахшане Резван. Своей персоной она олицетворяла, пусть мало реальные, притязания бухарского эмира на горную страну.
Всё больше вождь вождей убеждался, что пренебрежительное отношение к женщинам может дорого обойтись ему. Оставалось утешаться запомнившимся где-то в Аравии или Турции изречением: «Шкура верблюда в конце концов попадает в руки дубильщика» Всю жизнь он отвергал и отрицал значение женского начала в странах ислама. И всё же женщины мешали ему на каждом шагу.
— Господин Сахиб Джелял, вы знаете про Резван? — спросил он как-то. Жесткие складки обозначились на его щеках и в уголках тонкогубого рта. — Что вы знаете о царице Резван? Вы не мажете не знать о ней. Вы же «советчик» эмира.
Откровенно говоря, вождь вождей задал вопрос безотчетно.
Сахиб Джелял не спешил с ответом. Он продолжал попивать из пиалы чай-кипяток, нисколько не опасаясь обжечься. Он смотрел на пламя в камине и думал о чем-то своем.
Пришлось вождю вождей повторить вопрос. Сахиб Джалял очень осторожно поставил пиалу на грубо тканный дастархан, придерживая кончиками пальцев, чтобы она не перевернулась на складках, и не спеша, словно размышляя вслух, проговорил:
— Резван что? Женщина. Букашка. Фу, и нет ее! Вот посол Далай Ламы. Да. Очень неосторожен святой лама Нупгун Церен. Очень самостоятельный Нупгун Церен. Слишком самонадеян. Могущественная Англия предлагает покровительство, а он не оказывает уважения. Сам великий Далай Лама послом направил Нупгун Церена за тысячи миль. Нупгун Церену надо бы проявить понимание и подчинение, а он как себя надменно повел. Разговаривать не стал. Почему? Разве Тибет так силен? Разве нанкинское правительство Китая не играет Тибетом? Разве недавно не подстроили китайцы заговор с целью убить Далай Ламу, едва только он не захотел быть послушным? Разве великодушные англичане не помогают Далай Ламе и тибетцам воевать против китайских генералов в Сиккиме? Нет, господину Нупгун Церену надо было взвесить и оценить предложение Британии. Нупгун Церен главное лицо в Тибете. Далай Лама Тринадцатый давно, очень давно занимает трон. Увы, всех ждет могила. Скоро Лхассе придется искать среди мальчиков Тибета нового Далай Ламу, а власть возьмет в руки Нупгун Церен. Регенту, пока божественный избранник не подрастет, Нупгун Церену нельзя ссориться с англичанами. Англичанам очень нужен Тибет. Очень удобная страна Тибет. Прямо смотрит с высоты гор на Россию.
— Лама Нупгун Церен — старый упрямец… — согласился вождь вождей. — А вы, господин Сахиб Джелял, я вижу, превосходно осведомлены.
Очень хотелось Пир Карам-шаху заглянуть в глаза ассирийского бородача, сидевшего на кошме с величием и невозмутимостью, достойными властелина Азии. Сахиб Джелял всегда был невозмутим. Он никогда не терял спокойствия.
Посмотрите, как бесцеремонно уклонился от разговора о Резван. И он прав: «Что такое эта женщина, когда вопрос касается Далай Ламы?»
В самых неожиданных местах, в самое невероятное время приходилось встречаться Пир Карам-шаху с Сахибом Джелялом. И всегда Сахиб Джелял производил впечатление уравновешенности и мудрого величия. Он свободно ездил везде. Он разъезжал по городам и пустыням Афганистана, Кашгарии и Северной Индии с восхитительной непринужденностью, будто и не существовало границ государств. Будто не свирепствовали на дорогах и перевалах банды разбойников, будто не свистели пули и не раскачивались на виселицах жертвы произвола.
Никто не спрашивал Сахиба Джеляла, кто он и откуда. Все знали его, или всем казалось, что знают его — удивительного и представительного, обстоятельного, мудрого. Само собой разумелось, что такая величественная фигура не может суетиться, заниматься пустяковыми вопросами. Такие, преисполненные внешнего и внутреннего значения, персоны могут решать лишь вопросы государственной важности.
При дворе бухарского эмира в Кала-и-Фатту господин мудрости Сахиб Джелял формально не представлял интересов Ага Хана, но, по-видимому, что внушало почтение, имел от него широкие полномочия. Не предъявлял Сахиб Джелял никаких верительных грамот от духовного главы исмаилитов и не подписывал чеков на банки финансовой касты ходжи, но когда он оказывался по своим делам в Кашмире, или Кашгаре, или Лахоре и даже в далеком Мешеде, немедленно самое высокопоставленное мусульманское духовенство спешило навстречу пышной кавалькаде великолепно разодетых всадников, которые сопровождали в таких случаях весьма скромно и выдержанно одетого в стиле мекканского шейха господина знаний Сахиба Джеляла. А он появлялся среди духовенства полномочным представителем Ага Хана — Председателя Мусульманского Всеиндийского конгресса. Надо сказать, едва ли кто-либо из деятелей исламского движения мог вспомнить, где и когда Сахиб Джелял выступал официально, с какими-либо заявлениями, например, по поводу прогрессивных течений в исламе или, наоборот, с проповедью восстановления первобытного ислама во всей его первозданной простоте и воинственности. И тем не менее господин мудрости был почетным гостем любой соборной мечети, в любой самой святой святыне исламского мира.
Частые его приезды в Пешавер всегда считались желанными, и он находил любезный прием на вилле мистера Эбенезера Гиппа, причем сам мистер Эбенезер давно уже уверовал в то, что Сахиб Джелял является по меньшей мере «человеком» эмира и Ибрагимбека. Несмотря на самые серьезные сомнения, Пир Карам-шаху приходилось считаться с «бородачом», как некиим таинственным звеном той гигантской и могущественной системы, которой Лондон опутывал всю Азию.
Особенно импонировало всем, что Сахиб Джелял никогда не просил денег, никогда не торговался и всегда, наоборот, охотно шел навстречу, когда к нему обращались за помощью.
Удивительно! Он никогда сам не давал ни копейки взаймы, но пользовался у эмира и даже у скупой, скаредной Бош-хатын широким кредитом. Однако использовал он его не для себя, а для тех, кто обращался к нему. У него была одна черта, делавшая его исключительной личностью на фоне азиатских нравов, — он никогда никому не
