к горлу поднялся комок. – Вы могли отшвырнуть меня, сэр, как приставший к ботинку обрывок бумаги, но вы проявили внимание и заботу, вы...
– Брось, Джек, мое участие было ничтожным: ты сам во многом сделал себя. И продолжай в том же духе! – Голос Ридли чуть приметно, но дрогнул на последних словах.
– И всё-таки я благодарен вам всей душой.
– Прекрати. – Ридли хлопнул его по плечу. – Что, право слово, за день взаимных расшаркиваний. Я не силен во всем этом... Не люблю, знаешь ли. – Они помолчали, молча шагая по мостовой, и Ридли добавил: – Розалин Харпер видели где-то в Локарно на озере Лаго-Маджоре. Туда мы и направляемся... Хочу встретиться с ней, поговорить. Прости, что втянул тебя в это...
– Я только рад, сэр. Никогда не видел Италии!
Джек, конечно, хотел бы сказать совершенно другое: «Я рад, сэр, что вы доверились мне. Ваше доверие много для меня значит, и я буду рад поддержать вас в этой поездке, в это нелегкое время...», но Ридли, кажется, понял без слов. Улыбнулся, кивнув, и они продолжили путь в дружественном молчании.
Парижский вокзал Сен-Лазар оказался точно таким, как на картине Моне: наполненный шипением пара, стуком колес, гудками прибывающих поездов, суетой машинистов и пассажиров, он поражал одним своим видом. Даже Джек, дитя многолюдного Лондона, неожиданно спасовал перед этой какофонией звуков и живого потока людей...
Пока они с Ридли переходили с одного пути на другой, пересаживаясь на поезд до Цюриха, он глазел по сторонам, как ребенок, впервые севший на карусель и попробовавший яблоко в карамели. Все казалось новым, неизведанным и чудесным...
– Что, нравится? – спросил Ридли, с удовольствием наблюдавший за его детским восторгом.
– Очень. Я и не думал, что бывают такие места!
– Это ты еще не видел наш поезд, – ответствовал тот и потащил Джека дальше.
Их поезд из шести комфортабельных вагонов оказался не менее интересным: здесь были не только отделанные серым штофом уютные, маленькие купе, оборудованные кроватями, но и вагон-ресторан с хрустальными люстрами и кожаными диванами, и покрытыми белыми скатертями столы с серебряными приборами – всё как будто из сказки и не про него, Джека Огдена, паренька из Уайтчепела, спавшего прежде на старом матрасе, набитым соломой и свалявшейся шерстью.
Джек словно видел всю эту роскошь со стороны, не соприкасаясь с ней напрямую... Непричастный к этому празднику жизни. Особенно его поразили вежливые портье: «Не желает ли, месье, заказать кассуле с зеленым горошком или, быть может, Гратен Дофинуа из молоденького картофеля и свежих сливок от нашего метрдотеля?» И всё на французском, который парень не понимал, а потому нещадно краснел, и без того оглушенный этим «месье» и вежливым к себе отношением. К счастью, Ридли на ломаном французском перетягивал на себя их внимание и, ткнув пальцем в какие-то блюда в меню, отправлял стюардов восвояси...
Джек был счастлив, когда закончилась пытка обедом, и они вернулись в купе. Ридли сразу же погрузился в газету, захваченную из дома, а вскоре и задремал под мерный стук железных колес. Джеку же не сиделось на месте, он был через чур взбудоражен своим первым путешествием заграницу, а потому вышел из маленького купе, не мешая Ридли дремать, и, встав у окна в коридоре вагона, наблюдал за проплывающими за окнами непривычными видами Франции.
– Добрый день, месье! – прозвучало у него за спиной. – Вы англичанин, не так ли?
– Да. Мы из Лондона.
– Так я и думал.
Перед ним стоял невысокий мужчина с опрятными бакенбардами и живыми, доброжелательными глазами, оттягивавшими на себя всё внимание. Одетый в бордовый жилет с восточным рисунком и черные консервативные брюки, он показался Джеку чудаковатым весельчаком, любившим эпатировать публику.
Впрочем, первое впечатление, как выяснилось, оказалось обманчивым. Запалив свою трубку, незнакомец выпустил в окно кольцо дыма, спросил:
– Так этот мужчина в купе – ваш отец?
Джек смутился, не зная, как объясниться точнее, но в конце концов незнакомцу он мог сказать правду.
– В какой-то мере, именно что отец, хотя мы не связаны кровными узами, – произнёс он.
– А, понимаю, – выпустил тот новое облачко дыма, – он ваш, как говорят французы, protecteur, а вы его proteger. – И заметив непонимание на лице собеседника, улыбнулся: – Не берите в голову, молодой человек: французский – ужасный язык, никогда его не учите. Так куда вы держите путь? – осведомился, сменив тему беседы.
– В Италию, на озеро Лаго-Маджоре.
– О, Лаго-Маджоре! – воскликнул его собеседник, закатывая глаза от восторга. – Я обожаю эти места. Красивейшие в мире, поверьте мне, молодой человек!
Джек подумал, что незнакомец, должно быть, отчасти итальянец, хотя утверждать точно он бы не стал.
Тот, словно прочитав его мысли, продолжил:
– Сам я наполовину француз, наполовину итальянских кровей, но вырос в Англии, да. Жизнь меня поносила по миру, но только Италия стала мне родиной. – И хмыкнув в усы: – Я люблю, знаете ли, месье, темпераментных женщин, а нет никого темпераментней разъяренной итальянской «тигрицы», мечтающей откусить тебе голову. – Джек подумал, что удовольствие это сомнительное, что, должно быть, и отразилось у него на лице. И собеседник, ткнув в его сторону трубкой, добавил совершенно серьезно: – Да-да, молодой человек, пока вы в отпуске на Terre promise (земля обетованная), не упустите свой шанс испытать все прелести итальянских ma belle (красоток). Кстати, – он протянул Джеку руку, – Томазо Джонсон. Приятно познакомиться!
– Джек Огден, сэр. Рад знакомству! – Они пожали друг другу руки.
Мужчина продолжил, пахнув в окно своей трубкой:
– Не удивляйтесь моему имени, молодой человек: мои родители-космополиты пошли даже дальше, – говоривший понизил голос, – и вторым именем у меня... Антуан. – Он закатил глаза. – Подумайте только, Томазо Антуан Джонсон. Это было б ужасно, не будь настолько смешно! – Он, действительно, улыбнулся, заставив и Джека ответить тем же. И сразу спросил: – Ваш... э, спутник связан с полицией, прав я?
Джек удивился:
– Как вы догадались об этом?
– Профессиональное, месье Огден, профессиональное, – он указал на свой глаз. – Томазо Джонсон всегда распознает коллегу!
И Джек удивился сильнее:
– Вы полицейский?!
– Э, нет, что вы, молодой человек, Томазо Джонсон ростом не вышел, да и слишком вертляв, непоседлив и самобытен, чтобы подстраиваться под правила толстозадых инспекторов с завышенным самомнением. Нет, месье Огден, я люблю устанавливать свои
