потому, что не хочется, а потому, что сердится.
И тут она почему-то рассмеялась, но он этого смеха не понял; дверь тем временем захлопнулась.
Он постоял у двери, совсем близко от нее, чуть не носом уткнувшись в зеркало, и видел там себя, но так близко, что не воспринимал себя. Потом все прошло, это вот зеркало, это вот он, стоит, зеркало отражает. Он сел к окну, чувствуя странность своего положения, хотя, казалось бы, что тут было странного? А было это ощущение оттого, что он не мог заставить себя не думать о ней. Даже не вообще о ней, а о том, что она там, с другими, не с ним; может, ей там весело, хорошо, приятно? И начал вспоминать, ведь это тогда, когда она рассказывала ему о себе, когда общее его состояние было: что он не вспоминает, не восстанавливает, а обретает мечту — это ведь тогда она как-то по-особенному смотрела на него, и он видел этот ее взгляд, ее глаза, губы, ресницы, волосы и слушал ее, конечно, тоже, только не запомнилось ничего из ее слов: так бывает, когда говорят о знакомом, близком. И позже у него была как будто вполне обоснованная уверенность, что им уже не нужно что-то изобретать или притворяться друг перед другом, чтобы быть близкими, — они были уже близки, но, как видно теперь, близки они не были. Вероятно, это был обман — обычный во встречах людей обман, на который идут и о котором мечтают, даже не осознавая того: обман этот есть ожидание родного существа.
Потом Алеша опомнился: услышал перестук колес, понял, что едет, вспомнил, куда и откуда едет… И тут дверь распахнулась, вбежал странный человек, взъерошенный, размахивая руками, подскочил к Алеше и, замахнувшись, закричал:
— Так она это к тебе? Ничтожество?!
Алеша хоть и растерялся, но успел сообразить, что сейчас получит оплеуху, привстал и пихнул человека в грудь. Тот, выпучив от неожиданного удара глаза, словно бы споткнулся, взмахнул вхолостую руками и полетел назад. Стукнулся незнакомец не сильно, но чувствительно — затылком о зеркало, от боли зажмурив глаза, и начал медленно оседать на пол. «Зеркало хоть не разбил…» — мелькнуло у Алеши.
— Ты что, — выдохнул Алеша, — спятил? Вот так шарики работают, а?!
Человек неопределенно сморщился, хотел махнуть рукой, но лишь повел ею — вялым, усталым движением.
— Точно спятил, — сказал Алеша.
Тот наконец поднялся, постоял, посмотрел, потрогал затылок рукой (Алеша внимательно наблюдал за ним), усмехнулся, повернулся, открыл дверь, но что-то замешкался. Лениво, с чувством брезгливости повернул голову в сторону Алеши, при этом было видно, как закрылся — устало и медленно — правый его глаз, и сказал-вздохнул:
— Дрянь вы все! — и вышел.
И чувство тревоги, которое было в Алеше, еще больше разрослось от этих слов. Странно-то оно странно все, но что-нибудь да это значит?
«А впрочем, — сказал себе, — все это ерунда». Он поднялся, открыл двери и пошел в вагон-ресторан.
— А вот и он! Легок на помине!
Но на приветствие и на призывные помахивания рукой — присаживаться с ними — Алеша не ответил, быстро сел за ближайший стол, отвернулся и подумал: «Да-а…» За столом, где сидели о н и, раздался взрыв смеха; ему показалось, что смех этот на его счет, и он почувствовал, как краснеет напрягшейся шеей. «Алеша! Алеша!..» — звала его Надя сквозь смех. «Как же», — подумал он, и в это время его коснулась мягкая, нежная рука Нади.
— Алешенька, — сказала она, будто давным-давно звала его так. — Алешенька, — повторила она, стоя рядом, напротив, глядя прямо ему в глаза, — ты не обижайся… Это я тебе нарочно про тамбур написала. Чтоб расшевелить тебя, чтоб смеялся вместе с нами. Ты ждал?..
«Вот так тебе, так…» — подумал он о себе с раздражением, близким к злорадству.
Потом, конечно, он сидел рядом с ними, выпил вина, и видел особенный блеск ее глаз, и думал: она пьяна, но это не мучило его, он думал: «Сам я пьян». И когда Володя что-то сказал, а друг его Алеша подхватил реплику, то все разом рассмеялись, и тогда Алеша посмотрел на всех удивленным взглядом, понял, о ком идет речь, и сказал:
— Да, был какой-то… у него того, кажется…
Тут совсем развеселый смех полетел по ресторану, Алеша — пышные усы повторял: «…какой-то, какой-то!..»
— Он тут… этот какой-то: «жена целый день где-то… дрянь… наверняка с хахалем… дрянь…»
— А я, — подхватил Володя, — спрашиваю: такая-то вот, что ли? «Видел ее, видел?» — закричал он, а пьяный он был в дребадан, орет: «Где? Где?!» Отвечаю:
«Такой-то вагон знаешь?»
«Та-ак!..»
«Такое-то купе найдешь?»
«Та-ак!..»
«Ну и дуй… Не ушла еще, то там. Там вот этот… ты то есть (кивок на Алешу)… правда, боксер-разрядник…»
— Все равно побежал, — усмехнулся Алеша — пышные усы. — Потому что — что? Потому что любовь… Прибегал драться?
Алеша подумал-подумал, что ответить, и сказал:
— Или сволочи вы… — И, помолчав, добавил: — Или кретины.
— Нет, — возразил Володя, — мы не сволочи. И мы не кретины. Мы шутить изволили…
— И потом, — добавил второй, — мы же вот не бьем тебе морду за такие слова?
— Ребята, ребята! — нервно-взволнованно засмеялась Надя.
— Потому что, — продолжал Володя, — зачем же нам бить ему морду? — А обращался он исключительно к своему другу. — Так, Алеша?
— Но вообще-то, подхватил тот, — дуракам морду бьют.
— И грубиянам невоспитанным тоже! — в тон продолжал Володя.
Тут Надя, словно кто-то ей нечаянно шепнул-подсказал, поднялась с места, наклонилась над столом и, опалив Алешу дыханием, дважды поцеловала его в одну и в другую щеки.
Мгновение стояла тишина.
— Вот это, — сказал наконец, поморщившись, Володя, — это, конечно, вариант другой… Это надо ценить, мальчик! — Он словно упрекал Алешу. — Потому что — что? Потому что это…
— Это, конечно, да… — подтвердил второй, — это тебя спасает… Тут понимать надо.
И потом, уже в купе, особенно если выходила куда-нибудь Надя, они смотрели на него насмешливо, как на ничтожество, но не трогали и не запугивали его, а лишь разговаривали между собой:
— Ведь он, как думаешь, наверняка к жене едет?
— Или от жены…
— И у него, наверное, детишки есть. Детки…
— Да, и много их, конечно, деток… Взгляни-ка на него!
— Да, здоров, гигант… Какие плечи! Какой торс!
— А взгляд какой!
— А кулачки!
— А все равно…
— Чего?
— …хоть и отец…
— Чего?
— …хоть и глава…
— Наверняка…
— …не может ведь без шлюх.
И как только проехали Красноуфимск, Надя начала собирать свои вещи и собирала как-то беспорядочно, комканно. Или неожиданно прекращала все, садилась за столик и смотрела в окно. Там, за окном, вечер обволакивался сумеречным туманом.
— Рановато, — усмехнулся Володя, обратившись к Наде.
Она
