Книга Ангел тьмы - Калеб Карр

Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 211

Мы сели на четырехчасовой местный поезд до Боллстон-Спа, и поездка с учетом полученных нами сведений вышла довольно веселой и волнительной. Верно, скорее всего, эти сведения ни к чему бы и не привели: совершенно неизвестно было, как обернулась судьба семьи Фрэнклинов с 1880 года (я по-прежнему считал, что Либби вполне могла их всех прикончить), но теперь нам, по крайней мере, было с чего начать какие следует поиски. Сгорая от нетерпения рассказать об этом доктору и остальным, мы, едва добравшись до города, взбежали вверх по холму от железнодорожной станции Боллстона до здания суда — и обнаружили, что суд уже разошелся на перерыв. Потому после этого холостого пробега мы направились к дому мистера Пиктона, дабы доставить весть о том, что надежда на новые сведения еще не умерла окончательно.

Но оказалось, что новость эта не особо воодушевила наших товарищей — с учетом того, что творилось в этот день в суде. Как и ожидалось, мистер Дэрроу начал версию защиты с выступления троих своих экспертов, которые сделали все от себя зависящее, чтобы усилить и без того уже серьезную склонность присяжных к тому, что Либби Хатч невиновна. Алберт Гамилтон, торговец змеиным ядом, ныне обратившийся в судебного эксперта, сподобился выложить достаточно сбивающих с толку сведений об оружии и пулях, чтобы показания Люциуса выглядели если не ошибочными, то по меньшей мере необоснованными. Для начала, объявил он, пуля, найденная обвинением в подводе Хатчей, возможно была выпущена из «кольта» Дэниэла Хатча, а возможно и нет: поскольку центрального регистрационного органа для огнестрельного оружия не существовало (как нам и говорили Маркус с Люциусом), и «кольт-миротворец» уже долгие годы был популярной моделью револьвера, шанс на то, что пуля эта на деле могла быть выпущена из какого-то другого револьвера, оказывался отнюдь не один к миллиону, как оценил Люциус. А в отношении отличительных меток на самой пуле Гамилтон всячески старался объяснить, сколь высоки производственные стандарты на фабрике Сэмюэла Кольта, и насколько, как выяснилось, технические данные каждой детали соответствуют аналогичным в другой модели. Даже зазубрина на дуле револьвера Хатча, производившая маленькую отметину на пулях, что мы видели, могла оказаться результатом фабричного дефекта, объяснил «доктор» Гамилтон, — дефекта, который имелся у дюжин, если не сотен «миротворцев». Мистер Пиктон на перекрестном допросе осведомился, каким же образом фабрика со столь высокими производственными стандартами могла выпустить сотни револьверов с одинаковым изъяном дула, и па этот вопрос Гамилтон ответить не смог; однако при всей своей некомпетентности, очевидной любому, хоть что-то смыслящему в баллистике, этот человек изрядно повлиял на дилетантов-присяжных, и заявление мистера Дэрроу о недостоверности баллистических улик обвинения, похоже, получило подтверждение.

Задачей же коллеги доктора, Уильяма Алансона Уайта, было подвергнуть сомнению утверждение обвинения о том, что вменяемая женщина способна спланировать и осуществить убийство собственных детей — и он как будто справился со своим заданием весьма эффективно. Помогало ему то, что за время своей карьеры он не особо-то углублялся в психологию семейных отношений, и уж во всяком случае не настолько полемическим манером, как доктор и прочие представители его поколения (как, например, доктор Адольф Майер); поскольку деятельность Уайта довольно строго ограничивалась преступниками и их умственными расстройствами, он с самого начала казался не таким эксцентричным, как доктор, и, следовательно, заслуживал большего доверия. Более того, он не проводил никакой непосредственной работы с Кларой — в обычных обстоятельствах сей факт выставил бы его не вполне осведомленным, но в этом тревожном, беспорядочном деле лишь способствовал его видимой беспристрастности и надежности. На просьбу мистера Дэрроу о его «просвещенном мнении» насчет психического состояния Клары доктор Уайт ответил, что на самом деле не считает возможным полагаться на воспоминания девочки, побывавшей в такой переделке, — и, в конце концов, все-таки довольно юной. Именно это и хотелось услышать присяжным — это было куда проще, чем поверить в правдивость сказанного Кларой, — и потому они, похоже, не обратили внимания на собственные заявления доктора Уайта о том, что он не специалист по детям, но зато приняли остальные его слова.

Впрочем, главная часть его показаний касалась самой Либби Хатч, и по поводу того, могла ли она совершить преступление, приписываемое ей обвинением, доктор Уайт сообщил, что провел с этой женщиной около трех часов и сделал тот же вывод, что и доктор Крайцлер: Либби, несмотря на эмоциональность и импульсивность, не страдала никаким психическим заболеванием и была, особенно в рамках юридического определения этого слова, вменяема. Но вывод доктора Уайта из вышесказанного оказался противоположным заключению доктора Крайцлера: вменяемость Либби была очень серьезным основанием — если не прямым доказательством — того, что она не могла застрелить своих детей. В его практике, сказал он, имелось только три причины для совершения женщинами подобных преступлений: безумие, бедность или незаконнорожденность детей. Поскольку ни одна из этих причин в данном деле никоим образом не присутствовала, версию обвинения о случившемся можно было счесть «не заслуживающей доверия».

«Одного характера этого преступления, — сообщил доктор Уайт, используя слова, которые мистер Пиктон счел настолько возмутительными, что даже записал их, — достаточно, чтобы вынести диагноз о психическом заболевании». Либби Хатч психически здорова; и потому, согласно логике, которая опять же была некорректна для профессионального уха, но чрезвычайно привлекательна для присяжных, совершить этого она не могла.

Но что же со всеми прочими случаями, упоминавшимися мистером Пиктоном и доктором Крайцлером, спросил тогда мистер Дэрроу, случаями, когда женщины несомненно убивали своих детей и были признаны вменяемыми судом и присяжными? Как же Лидия Шерман, к примеру? Лидия Шерман, ответил доктор Уайт, к сожалению, совершила свои преступления в то время, когда психиатрия пребывала в куда более примитивном состоянии; более того, люди питали такое отвращение к убийствам, в коих обвинили «Королеву отравителей», и против нее имелось столько улик и столько свидетелей, что вероятность справедливого процесса, а уж тем более признания ее умственной неполноценности, была практически равна нулю. Алиенисты того времени были слишком простодушны, чтобы понять, что же не так с этой женщиной, а публика жаждала мести: вот так просто доктор Уайт объяснил, почему судьба Лидии Шерман была решена. Тогда мистер Дэрроу спросил доктора Уайта, не повторяется ли — а то и вовсе побеждает — на его взгляд, сейчас подобная несправедливость в виде попытки штата Нью-Йорк обвинить и казнить Либби Хатч? Да, торжественно ответил доктор Уайт, — и на самом деле, поскольку Либби Хатч, по его мнению, невиновна, несправедливость эта еще значительнее.

Наконец, выступление защиты завершила миссис Кэди Стэнтон. Вопросы мистера Дэрроу к ней были особенно хитроумны: как завзятый борец за права женщин, он спросил, не кажется ли миссис Кэди Стэнтон, что представительницы ее пола вынуждены смириться со всеми тяготами, равно как и преимуществами равенства? Не думает ли она, что им не стоит позволять «прятаться за своими юбками», использовать свой пол в качестве оправдания или даже объяснения подобных убийств? Разумеется, отвечала миссис Кэди Стэнтон; и если бы преступление, в котором обвиняют Либби Хатч, не касалось убийства собственных детей, старая суфражистка даже не подумала бы приезжать в Боллстон-Спа давать показания. Но в этом единственном вопросе, в деторождении и воспитании, сказала она, мужчины и женщины никогда не были и никогда не смогут быть равными. Повторяя то, что она сообщила нам, посетив № 808 на Бродвее, миссис Кэди Стэнтон прочла присяжным и зрителям лекцию о «божественной созидающей силе» женщины, очевидной в связи матери и ребенка. Если эта сила использовалась со злым умыслом, сообщила она, сие уже не могло быть деянием женщины: в конце концов, ни одна женщина не способна предать силу, которая, будучи божественной, оказывалась значительней ее собственной воли. Нет, если женщина совершает насилие над собственными детьми, она или безумна, или ее к этому как-то вынудило мужское общество — а, вероятно, справедливо и то, и другое сразу.

Ознакомительная версия. Доступно 43 страниц из 211