Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 186
том, что западная и восточная христианские церкви имеют не только достаточно общих ценностей, соединявших их в прошлом в одно великое целое, но и обладают схожим пониманием тех драм, что обрушились на человечество в минувшее столетие, и тех вызовов, что подстерегают его в XXI веке. И готовы предложить общий рецепт спасения.
Рассмотрение ценностного кризиса как основной проблемы современного европейского бытия не могло оставить равнодушными даже тех участников форума, которые приехали в Вечный город для участия в дискуссиях по экономике и финансам. То, что хаос начинается в головах, они и так знали после первой перестроечной публикации булгаковского «Собачьего сердца» или, на худой конец, после выхода одноименного телефильма, но, пожалуй, мало кто столь же страстно, как участники презентации книги Папы, говорил о том, что хаос начинается в человеческих душах. Это не могло не задеть за живое. Только рецепты спасения, на мой взгляд, требуют большей сложности.
Разумеется, европейская история и культура пронизаны христианством и вне христианства немыслимы. Но все-таки в их истоках живут мифы и предания Древней Греции, творчество поэтов, драматургов, философов и политиков афинского «золотого века», равно как и гениев эллинизма (к которым, замечу, обращаются и отцы христианской Церкви), наследие римских интеллектуалов и художников, а также многое другое, сопрягающееся с христианской традицией, но никак не исчерпывающееся ею. Рождение европейского гуманизма, бесспорно, происходило в недрах религиозной системы ценностей, но уже эпоха Возрождения вернулась к античному пониманию человека как меры всех вещей. Даже при толковании его в свете непримиримой борьбы божественного и дьявольского начал, духовного «верха» и материально-телесного «низа». И в конце XVII, и в конце XVIII, и на рубеже XIX и XX столетий, не говоря уж о второй половине XX века, казалось, что гуманизм в его возвышенно-ренессансном смысле потерпел жесточайшее поражение. И что надо искать иные пути упорядочивания хаоса духовного бытия, прежде всего религиозные, конфессиональные, ибо вера оказалась более устойчивой к суровым ветрам истории. Но даже поверхностный взгляд на сегодняшнюю Европу обнаруживает не только множественность христианских церквей, но прежде всего сопряжение христианства, ислама, буддизма и иудаизма в общем географическом и политическом пространстве. И все эти конфессии – каждая на свой манер – стали частью европейского духовного развития. Понятно, что сегодня между мировыми религиями идет напряженный, но уважительный диалог, в том числе и в европейском измерении. Но для совместной жизни по-разному воцерковленных европейцев нужны общие светские ценности, общая духовная и социальная система бытия. Ведь Европа для многих из них, вне зависимости от их вероисповедания, тоже духовная Родина.
Декабрь 2009
«Приди, и я все упрощу…»
Уже много лет во время бесед со студентами, когда хочу показать разницу между коммерческим и некоммерческим искусством, напоминаю им эпизод из романа Томаса Манна «Иосиф и его братья», когда Иосиф объясняет жене Потифара, почему он не может стать ее любовником. Иосиф приводит десять причин своего отказа, которые не стану воспроизводить в этих коротких заметках просто из-за отсутствия места на газетной полосе (кому интересно, откройте роман в первоклассном переводе С. Апта и прочтите сами). Стефан Цвейг, продолжаю я обычно, привел бы семь причин, описывая подобную ситуацию, Эрих Мария Ремарк, наверное, пять, а нынешние создатели массовой литературы приводят всего одну, и она находится в нерабочем состоянии ниже пояса в прямом смысле этого словосочетания. Когда в советские еще времена на 16-й полосе «Литературной газеты» появилось объявление: «Приди, и я все упрощу…», его авторы даже не подозревали, насколько они прозорливы применительно к той жизни и к той культуре, которые развернулись через три десятка лет. И не только в нашей стране.
Думал обо всем этом, когда читал статью любимых и уважаемых мною Д. Дондурея и К. Серебренникова «В поисках сложного человека» («РГ» от 7 октября 2009 года), где увлечение «любимыми мыслями» порой побеждает живое чувство реальности. И прежде всего потому, что лечить болезни, в том числе и болезни культуры, можно, лишь поставив настоящий диагноз, который в этой статье определен весьма прямолинейно. Ведь многие проблемы в отечественной культуре возникли не в период сталинской узурпации власти, а много раньше, и связаны они были с процессами, которые вовлекли в культурную жизнь десятки миллионов необразованных, безграмотных людей.
Когда в 1840 году в типографском доме «Илья Глазунов и Ко» был напечатан лермонтовский «Герой нашего времени», его тираж составлял одну тысячу экземпляров. Этого было достаточно, чтобы вся читающая Россия стала жадно обсуждать жизнь и деяния Григория Александровича Печорина, чтобы повесть эта стала реальным и важным фактом общественной жизни. Усилия российских просветителей двух минувших столетий увенчались значительными успехами, – но великая русская культура была создана гениями для весьма ограниченного круга образованных граждан, которые в свою очередь создавали важную питательную среду для творчества. Публика Московского художественного театра дореволюционной поры в каком-то высшем смысле составляла этот срез лучшей части Российского государства, которая подготовила революцию и стала ее жертвой.
Люди театра знают, какие трагедии разворачиваются, когда успешные театральные труппы, выпестованные в малых пространствах студийных сцен, переходят в большие, специально для них построенные залы, как упрощается и лишается многих деталей сценическое поведение актеров, когда они должны играть не для сотни, а для тысячи зрителей. Дискуссии о том, как перевести фразу Ленина, донесенную до благодарных потомков на немецком языке Кларой Цеткин, утверждающую, что искусство должно быть – понято, понимаемо или попросту понятно, – рабочим и крестьянам, кормили не одно поколение партийно-озабоченных ученых. Но как бы ни переводить это загадочное немецкое слово, речь шла о понимании искусства широкими массами трудящихся как о непременном условии творчества. Я вовсе не сторонник аристократической закрытости культуры, не адепт искусства для искусства, – просто важно осознать, насколько не изучены еще метаморфозы, произошедшие с русской культурой в XX веке. И дело здесь не только в том, что она была насильственно разъединена революцией 1917 года, и не в том даже, что в метрополии, в Советском Союзе она находилась под идеологическим прессом. Но в том, что ее – как и другие великие европейские культуры – вытолкнули навстречу многомиллионным толпам, – и она (они) претерпела(и) в этом столкновении неизбежные изменения. Разумеется, ни Пушкин, ни Лермонтов, ни Толстой, ни Достоевский не утратили своей мощи и глубины, – но общественное восприятие и понимание их изменилось качественно. Они стали, как выразились бы авторы упомянутой статьи, «брендами», и это, разумеется, упрек вовсе не им, а обществу, где это произошло. Но только случилось это не в России последних двадцати лет, а еще в РСФСР
Ознакомительная версия. Доступно 38 страниц из 186
